Выбрать главу

Когда он вылез из-под моста, самолеты уже уходили за Дон. Прожекторы распарывали темное небо. Глохла канонада. Но за рекой еще долго трепетали отсветы вспышек, и на самом горизонте полыхало зарево, разгораясь и угасая.

Обернувшись, Петр увидел Андрея. Он стоял на мосту, опустив дуло автомата, но все еще глядя в небо.

Снова загудели моторы, зацокали по доскам копыта. К мосту подъехал мотоцикл. Человек в шлеме подошел к Батурину.

— Где тут командир понтонеров?

— Ищите там, — капитан Батурин указал под мост. Подсвечивая себе ручным фонариком и ругаясь: «Сам черт ногу сломит!», мотоциклист полез под мост. Через минуту он вынырнул обратно и побежал к мотоциклу.

— Можете передать, выполнено! — крикнул вдогонку ему простуженный голос.

Из-под моста вылез командир понтонеров, весь в черной блестящей коже, и, приблизившись к Батурину, сказал:

— Приказано разводить мост.

С тупым недоумением Батурин посмотрел на него и на темную массу людей и обозов, шевелившуюся на правобережье Дона.

Командир понтонеров наклонился к самому уху Батурина.

— Немцы на западной окраине города.

Как ни тихо произнес он эти слова, смысл их каким-то образом дошел до стоявших на берегу людей.

— Немцы!

Женский голос крикнул, что будут взрывать мост. Над берегом повисли голоса:

— К парому!

— На железнодорожный мост!

— Разворачивай!

— К ло-о-одкам!!!

Повозки и машины вырывались в боковые улицы и переулки. Берег мгновенно опустел. Смельчаки сунулись к мосту, надеясь еще успеть перебежать на другой берег, но им преградили путь солдаты.

С подошедшего к середине моста катера бросили на понтон конец троса.

— Прикажете переправить роту? — подошел к Батурину старшина роты Крутицкий.

— Есть приказ развести мост. А приказа оставить подходы к берегу не было, — ответил Батурин.

— А если… — Крутицкий оглянулся на светящееся лезвие Дона, отрезавшего город от левобережной степи.

— В этом случае пойдем правым берегом и переправимся выше.

— Но, возможно, и вверху они уже вышли к Дону.

— Значит, будем пробиваться с боем! — Заикаясь, Батурин повторил: — С б-боем!

9

В балках клубился туман. Дорога шла правобережными буграми, красневшими сквозь полынь глиной. Внизу поблескивал Дон, то прижимаясь к горе, то уходя к тянувшемуся по левому берегу вербному лесу.

Чем выше уходил с ротой по Дону Андрей Рубцов, тем тяжелее ему казались свои, обутые в порыжевшие ботинки, ноги.

Вокруг скрипели обозы, шуршали машины, катились бурые облака пыли, похожие на отары овец. По сторонам и впереди вспыхивала и гасла стрельба. Поддерживая друг друга, ковыляли легко раненные солдаты. Лежали на повозках тяжело раненные с лицами, обращенными в белесое знойное небо.

По Задонью на займище стояли стога сена.

Капитан Батурин, прихрамывая, шел обочиной дороги рядом с Тиуновым и спорил с ним из-за лошади, которую вел за ними в поводу солдат.

— Теперь ты поедешь. Я с самого утра в седле, — сердился Батурин, силясь идти не хромая и все-таки волоча правую ногу.

— Ковыляй, мои глаза совсем ничего не видят, — насмешливо говорил Тиунов. — Не видели они, и когда ты упал.

— Легкая контузия, — небрежно отвечал Батурин.

— Что за упрямый человек! — повернувшись к капитану, идя по дороге боком и крестом складывая на груди руки, заговорил Тиунов. — Да я в жизни не сяду на такую паршивую лошадь, увидели бы меня на ней в Кабарде.

— Ну, что с тобой делать, Хачим, — капитан неожиданно улыбнулся и неумело полез на облезлую, в самом деле никудышную лошаденку.

— Давно бы так, — помогая ему, обрадовался Тиунов. Он взялся рукой за стремя и, разговаривая с капитаном, пошел рядом.

Дорога держалась столбов, бежавших, подламываясь, в волнах раскаленного воздуха, к горизонту, а Дон, все больше отходя от нее вправо, терялся в лугах.

— Конечно, я покинул свой пост и нарушил устав, но сначала закричала женщина, а потом я увидел головку девочки уже в воде и… Но вы не подумайте, что я трибунала боюсь, — говорил Петр, поводя угловатыми плечами и шагая рядом с бричкой, на которой ехала телефонистка Саша Волошина.

Андрей шел сбоку от них, чуть в стороне. Вокруг снова расстилалась степь. Но теперь рядом было не море, а поблескивал сквозь береговые вербы Дон. За ним сверкал под солнцем левый берег, устланный белым песком.

Туман еще клубился в балках, вдоль дороги сияли кусты терна.

— Разве у вас не было, что подумаешь уже после того, как сделаешь? — скользя взглядом по сторонам и не задерживаясь ни на чем, продолжал Петр. — В школе меня тоже считали недисциплинированным. В химическом кабинете у меня постоянно взрывались в руках колбы, а на урок биологии я однажды принес зайца. Девчата, конечно, подняли визг, заяц выбил стекло и убежал, а директор грозил исключить меня из школы. Но из комсомола меня все-таки исключили за то, что я секретаря горкома бюрократом назвал. Он заставил меня пять часов в приемной просидеть. Правда, через месяц обком меня восстановил. А теперь, конечно, меня надо судить.

В клубах пыли брели солдаты роты, сломав строй колонны.

— Но я и сам виноват, что пошел в пехоту. Когда я просил записать меня добровольцем и военком, посмотрев на мой рост, посоветовал мне идти на флот, я сам отказался, надо было учиться еще целый год, за это время и война могла кончиться. А теперь из-за одних портянок можно с ума сойти, — Петр потопал по твердой дороге ногой и сапоге. — Больше воюем лопатой, чем… — он опять дотронулся до ремня автомата. — Говорят, пехота — царица полей, а мы все время носом в землю.

— Вы сами же себе противоречите, Петя, — возразила Саша Волошина, с улыбкой слушая его и поправляя на коленях юбку. Она сидела на перекинутой через борта брички доске без пилотки, с зачесанными назад волосами. — Вчера вы мне говорили, что танк вас не раздавил только потому, что у вас был глубокий окоп…

Натягивая на колени подол юбки, она то посматривала с брички сверху вниз на Петра, то переводила взгляд на гребешок дорожного кювета, усыпанный маленькими бордовыми цветами.

Скрипели обозы, шуршали скаты машин, иногда слева и позади вспыхивала стрельба. Мимо по обочине дороги проехал маленький вездеход, закиданный ветками и полынью, оставляя в мокрой траве сизый след. На миг промелькнул профиль вчерашнего генерала в комбинезоне. Сзади него сидел адъютант с красивым и суровым лицом.

Плакали дети, мычал скот, женщины толкали впереди себя тачки. Поддерживая друг друга, ковыляли по дороге легко раненные солдаты, а на повозках, вверх лицом, лежали тяжело раненные, с сумеречными чертами на небритых лицах.

— Болит нога? — наклоняясь с брички, спрашивала у Петра Саша.

— Ерунда, — он пожимал плечами.

— Вы не стесняйтесь, места много, — подбирая юбку, она отодвигалась в сторону на доске, перекинутой через борта брички.

— Нет, не стоит, — он старался ровнее наступать на натертую ногу и шел, совсем не хромая.

— Вы казак?

— Нет, я из Таганрога. Это он казак.

— Он? — взглядывая на Андрея, с разочарованием спрашивала Саша.

Андрей чувствовал, что они говорят о нем, видел улыбки, которыми обменивались они, то доверчиво приближаясь, то отслояясь друг от друга, и, смутно завидуя их настроению, не мог его разделить. Все больше он узнавал степь. Вот и родник на склоне балки, из которого их тракторная бригада брала воду, а вокруг него ноздреватые глыбы желтого известняка. Мшистой зеленью уже сплошь затянулась каменная станина старого ветряка. Взглядывая вниз, на Дон, узнавал он и заливчик в камышах, куда с отцом поднимался вверх по Дону в лодке ставить невода. На левобережье, за лесом, зеленело займище, откуда летом на лодках, а зимой на санях переправляли в хутор сено.

Дон делил степь на две половины, и каждая резко отличалась от другой. Правобережье горбатилось курганами, левый берег до самого горизонта занимал заливной луг.