Как видно, до этого рыболовецкая бригада была хозяином на большой косе, на которой теперь рота расположилась на ночлег. Грузила натянутых между кольями сетей светились в темноте. Сырость, проступавшая сквозь плащ-палатки, на которых лежали солдаты, хорошо холодила после знойного дня. Переговаривались друг с другом совсем тихо.
— Пахнет ка-ак!
— Теперь пчела уже на подсолнух летит.
— А у нас пшеница только в трубку вышла.
Иногда от Таганрога докатывался гул, и потом опять как будто кто-то настойчиво ломом долбил. Белые, красные, желтые отсветы пробегали по лицам солдат. Но они, будто заключив между собой молчаливое соглашение, говорили о другом.
— Не-ет, люцерну у нас не сеют. У нас клевер.
— Морская рыба против донской не пойдет.
— А я только обженился — и война.
Всходила луна. Море, которое роптало с вечера, теперь успокоилось. Слышен был только грудной голос ротной телефонистки Волошиной.
— «Гранат»! Я «Изумруд». «Гранат»! Я «Изумруд».
— Мало ли мужиков, что и девчат берут?
— Они теперь сами к частям пристают.
— На копне бы с ней…
При этих словах молодого солдата, который перед этим только что говорил, что совсем недавно женат, Петр быстро повернулся к нему, но лишь издал горловой звук и, ничего не сказав, отошел в сторону.
— Чего он? — удивился молодой солдат.
— Томится, — ответил ему сосед.
Все вдруг сдвинулись друг к другу и умолкли, прислушиваясь к протяжному гулу, наплывающему из степи. Нет, это не орудийный был гул. В том месте уже в полнеба разросся пожар. Глухо и протяжно гудела пшеница, горящая на корню.
— Капитан Батурин идет, — прошелестело по рядам. Все повставали, ожидая, когда подойдет капитан.
— Отдохнули? — бодрым голосом спросил он.
За день перехода по жаркой степи все устали так, что за время привала еще никак нельзя было отдохнуть. Знал это и капитан. Но с капитаном Батуриным рота шла от самой румынской границы, и поэтому никто не осудил того солдата, который за всех ответил:
— Как огурчики, товарищ капитан.
— Ну, а теперь окапываться, — потускневшим голосом сказал Батурин.
— Не темновато, товарищ капитан? — неуверенно спросил тот же солдат.
— Какое. Луна! — проходя дальше, капитан махнул рукой.
— В том-то и беда, Андрей, что мы все время занимаем оборону, — беря с повозки лопату, проговорил Петр.
— Вы что-то сказали, Середа? — задержав шаги и оглядываясь, спросил капитан.
— Я, товарищ капитан… — громко начал Петр, но Андрей быстро закончил за него:
— Он сказал, что супесь копать легко.
— Рыть только полного профиля, — отходя, предупредил капитан Батурин.
Лопаты с шорохом врубались в землю.
— А это уже не на Миусе гукает, — заметил молодой солдат.
Ему никто не ответил. Там, где горела пшеница, занавесом пожара уже сплошь затянуло окраину степи.
2Андрей поднялся раньше Петра, по привычке вставать тогда, когда еще дома должен был каждое утро выгонять в стадо корову. Секунду полежав с закрытыми глазами, он как будто даже услышал звон погремков на шеях коров, бредущих по единственной хуторской улице к выгону. Степь до самого гребня искрилась росой, изнизавшейся на усики пшеничных колосьев. На месте ночного пожара вздымались бледные дымы.
Подогрев в котелке консервы, Андрей потряс за плечо Петра. Но позавтракать они не успели. Ротный наблюдатель подал сигнал о появлении танков.
— Занять круговую оборону! — скомандовал капитан Батурин.
Петр спал на боку, подложив под щеку ладонь. Русый хохолок у него взмок от росы.
— Танки! — наклоняясь над ним, крикнул Андрей.
Петр резко сел, сгибая в коленях ноги, и первое, что увидел по направлению взгляда Андрея, километрах в двух от роты, были пять немецких танков.
Они врезались в поле пшеницы, как утюги, оставляя за собой черные глянцевые вмятины. Над выдвинувшимся впереди других танком полоскалось знамя с белым черепом, вышитым по черному блестящему шелку.
Телефонистка Волошина передала во взводы новую команду капитана Батурина:
— Бронебойщики — на фланги!
Андрей и Петр, перейдя на правый фланг роты, заняли крайний окоп. Положив противотанковое ружье на бруствер, Андрей глянул в прицельную рамку. На немецких танках во весь рост стояли танкисты в темных комбинезонах.
— Дай я! — протягивая руку к ружью, сказал Петр.