И это только с первого взгляда донской разлив может показаться недвижимо гладким, как зеркало. Глубинным течением исподнизу, а порывистым ветром сверху, его как будто дробит на тысячи мельчайших осколков. Рубежновскому казаку Степану Павловичу Кузнецову, конечно, не привыкать ко всей этой красоте, а каково же тому, кто впервые переправляется в это время года у Вешек.
«А однажды, бесшумно подойдя к берегу, Григорий увидел неподалеку от острова большую стаю лебедей. Еще не всходило солнце. За дальней грядиной леса ярко полыхала заря. Отражая свет ее, вода казалась розовой, и такими же розовыми казались на неподвижной воде большие величественные птицы, повернувшие гордые головы на восход. Заслышав шорох на берегу, они взлетели с зычным трубным кликом, и когда поднялись выше леса, — в глаза Григорию ударил дивно сияющий снежный блеск их оперения».
Не знаю, трубят ли и теперь над весенним Аксиньиным лесом те — пусть и не те же самые — лебеди, которые некогда вселяли в измученное сердце Григория радостные надежды, но отныне никто уже не сумеет разуверить меня, что донские соловьи, которые пели Семену Давыдову и Макару Нагульнову на заре их бессмертия, и сейчас неумолчно гремят в затопленном пойменном лесу о том, что, как бы ни была коротка жизнь, она — бесконечна. Чуть ли не на каждой вербе, по плечи купающейся в проточной воде, поселились эти милые серые птахи.
И в 1942 году вот так же неутомимо напоминали они о бесконечности жизни солдатам, которые насмерть держали здесь оборону по Обдонью. Сколько их так и осталось лежать на отрогах этих меловых гор! И скольких унесла с собой донская вода в вечность.
«Подошел я к гробу. Мой сын лежит в нем и не мой. Мой — это всегда улыбчивый, узкоплечий мальчишка, с острым кадыком на худой шее, а тут лежит молодой, плечистый, красивый мужчина, глаза полуприкрыты, будто смотрит он куда-то мимо меня, в неизвестную мне далекую даль».
Молчит мой попутчик Степан Павлович Кузнецов. Ох и скрытен же этот скуластый ребежновский казачок, лишнего слова не выцедит. Но как бы там ни было, а бывалому взгляду все-таки можно уловить под его гражданским пиджаком прямящую его выправку. И не какую-нибудь прошлую, а самую что ни на есть действительную, повседневную. Нет, он, конечно, не на очередной может служить, давно вышел из тех лет, так, значит, — в кадрах. И, судя по щеголеватой, уверенной властности его осанки, — не из самых младших офицеров. А гражданский хороший темный костюм сейчас на нем вместо офицерского потому, что приехал он в эти майские дни на родину, к себе домой, в отпуск. Но не станет же он распространяться об этом с каждым встречным.
Недаром же так внимательно, изучающе всматривается он и в молодую мужскую толпу на пароме, с которым уже неподалеку от вешенского берега встречается наша моторка, заколыхавшись на поднятых им волнах. Хозяин моторки, местный станичный рыбак Владимир Чернышев, не без труда выворачивает ее с гребня на гребень.
Пересекающих на пароме Дон вешенских новобранцев очередного, майского, призыва сопровождают из станицы на правый берег их матери и невесты. Причудливо сплетаясь, венком плывут по вешней воде и старинные, казачьи, и новые прощальные песни. А до этого, как водится, пели их, гуляя от души, в хуторских и станичных садах-садочках. Уже не только внуков Григория Мелехова можно разглядеть настойчивому взору в этой смуглолицей и горбоносой толпе молодых вешенских трактористов, комбайнеров, шоферов, животноводов, плывущей по донскому разливу на пароме на действительную службу, но, пожалуй, и русоголового, голубоглазого отпрыска Ванюшки, приемного сына горемычного и несгибаемого солдата Андрея Соколова.
«Папка, родненький! Я знал! Я знал, что ты меня найдешь! Все равно найдешь! Я так долго ждал, когда ты меня найдешь!»
Мой попутчик, рубежновский казак и кадровый армейский офицер Степан Павлович Кузнецов, так и впивается придирчивым, оценивающим взглядом в проплывающую мимо на пароме молодую толпу. Вот когда ему изменяет сдержанность. Даже слабый румянец появляется у него на твердых, круто затесанных скулах, а по губам пробегает усмешка. И, слегка поворачивая голову, он еще долго провожает взглядом поющий над широким донским половодьем паром.
Что ж, теперь-то я уже знаю о тебе, мой молчаливый спутник по этой переправе через Дон если и не все, то и немало…