И все-таки, несмотря на всю грандиозность аграрных преобразований Хидэёси, они не дали всех тех результатов, на которые он рассчитывал, и не достигли полностью тех целей, которые он ставил перед собой. Идеальная картина, которую рисовал себе Хидэёси, воображая японскую деревню как социально однородный организм, составляющий надежную опору новой власти, оставалась все же далекой от реальной действительности.
На пути осуществления этой его мечты стояло множество трудностей, а история распорядилась так, что времени на их преодоление у него оставалось все меньше и меньше. Можно, очевидно, сказать — и то с известными оговорками — о значительных результатах аграрных преобразований Хидэёси в центральных провинциях Японии. Что же касается отдаленных районов страны, где особенно сильно давали о себе знать пережитки старой системы патриархальной зависимости и где, по существу, не прекращалось сопротивление не только крестьян, но и отдельных феодалов, пытавшихся всеми средствами сохранить прежние отношения в деревне, то там земельная реформа Хидэёси имела куда более скромные успехи.
Как отмечалось выше, эта реформа строжайше предписывала провести полное и четкое разграничение социальных и производственных функций самураев и землевладельцев, не допуская совмещения их, как было прежде, в деятельности одного лица. В дореформенной японской деревне наиболее зажиточную часть сельского населения составляли мелкие и средние землевладельцы, которые выступали в двух ипостасях — и как земледельцы, и как воины-самураи. Представители этой деревенской верхушки, именуемые дзидзамураи или кокудзин, владея довольно большими земельными участками, с которых собирали урожай риса до 50 коку и выше, широко эксплуатировали труд деревенских батраков (наго или хикан), которые, как правило, были лишены земли, а если и имели ее, то небольшие клочки, урожай с которых не достигал и 1 коку риса.[428]
По указу Хидэёси этим деревенским богатеям предстоял выбор: либо они должны были оставаться в деревне и вести самостоятельное крестьянское хозяйство, либо переехать на постоянное жительство в город, стать профессиональными воинами-самураями и навсегда лишиться своих земельных владений. Однако, несмотря на все строгости самого указа и жесточайшие меры, которые принимались для его реализации, многие его положения и предписания выполнялись с большими отступлениями. Жизнь вносила свои, иногда весьма существенные коррективы.
Некоторые бывшие землевладельцы, покинувшие родные места и поселившиеся в городах, вовсе не собирались отказываться от своих прежних прав на землю и преспокойно продолжали получать доход с ранее принадлежавших им земель, безжалостно эксплуатируя подневольный труд все тех же наго и хикан. Конечно, формально, т. е. согласно букве закона о земельной реформе, господствовавшая в японской деревне система землевладения и землепользования лишалась социально-экономической базы, и крестьяне могли не считаться со старыми отношениями патриархальной зависимости, так глубоко и цепко опутавшими все стороны сельской жизни. Однако сила веками складывавшихся традиций и привычек была так велика, что должно было пройти немало времени, пока крестьяне поверили бы в могущество и всесилие очередной серии законов, в прочность и надежность новых отношений и самой новой власти. Как справедливо замечает Дж. Сэнсом, результаты, на которые рассчитывал Хидэсси, не могли проявиться сразу. Это требовало длительного времени, особенно тогда, когда дело шло об отдаленных районах страны[429]. А жизнь Хидэёси была уже на исходе.
Созданию социально однородной деревни как надежной опоры новой власти, которая жила в воображении Хидэёси, мешали не только сильные пережитки старых отношений патриархальной зависимости, но и начавшийся в японской деревне процесс дифференциации крестьянства, который уже невозможно было остановить, а тем более предотвратить. О глубине и характере этого процесса дают представление некоторые, хотя и немногочисленные источники, относящиеся к рассматриваемому периоду. Так, материалы обследования земель в ходе проведения аграрной реформы показывают, что к концу XVI века в японской деревне довольно четко наметилась тенденция, связанная, с одной стороны, с укреплением позиций зажиточной прослойки, которая все более богатела, обособляясь от остального крестьянства, а с другой — с увеличением числа безземельных и малоземельных крестьян. На основании имеющихся данных, правда несколько отрывочных, можно судить о том, что в некоторых районах страны, особенно в центральном, экономически наиболее развитом, процесс дифференциации крестьянства принял довольно заметные формы: деревенские богатеи, которые составляли 2–3 % общего числа дворов, владели более чем 20 % всей обрабатываемой площади. В то же время приблизительно три четверти крестьянских дворов имели всего по 0,5 те земли, которая, конечно же, не могла прокормить крестьянскую семью[430]. Разумеется, в разных районах Японии процесс дифференциации крестьянства протекал по-разному, имел свои особенности, отличался масштабами и интенсивностью. Однако важно отметить то, что этот процесс, приобретая все более зримые черты и четкие контуры, становился, в сущности, необратимым. Именно указанная тенденция была главной, она определяла в конечном счете характер и перспективы развития японской деревни.
428
В ходе переписи земель в деревне Орисака уезда Саката провинции Оми было установлено, что свыше 80 % дворов этой деревни, которых насчитывалось в общей сложности 137, владели обрабатываемой землей площадью менее 3 тан, 45 дворов имели менее 1 тан земли каждый, а 52 двора — до 2 тан (См.: Мацуёси Садао. Тайко то хякусё, с. 147).
430
См.: Косима Тосио. Кисэй дзинуси-но сойсэй то тэнкай (Зарождение и развитие системы паразитического землевладения). Токио, 1952, с. 29.