Однако в течение всего 1595 года ни одна китайская делегация так и не побывала в Японии. И лишь в начале 1596 года к Хидэёси пожаловал китайский посол, который вручил ему дорогие подарки от минского двора, хотя тут же заявил, что не уполномочен вести какие-либо официальные переговоры касательно заключения мирного договора.
Только в 1597 году в Японию прибыло долгожданное китайское посольство. От Пусана до японской столицы китайскую делегацию сопровождал Кониси Юкинага. Когда китайская делегация прибыла в Киото, ей был оказан пышный прием,[558] так как минские послы сообщили, что имеют при себе грамоту китайского императора, провозглашающую Хидэёси ваном.
Хидэёси пожелал, чтобы грамота была вручена ему в торжественной обстановке, в присутствии самых высоких и почетных людей государства. По этому случаю в столицу съехались влиятельные феодалы и крупные военачальники, прибыла вся придворная знать. Когда в его столичном замке Фусими собрались все высокопоставленные особы и китайский посол торжественно вручил Хидэёси грамоту китайского императора, Хидэёси велел представителю минской династии огласить текст грамоты и письмо, которое направил ему китайский император. Тем самым он хотел продемонстрировать, какой высочайшей чести удостаивается, получая этот титул от минского двора, который вынужден признать-таки в нем своего влиятельнейшего сюзерена и сильного покровителя.
Каково же было удивление Хидэёси, когда он услышал, что китайский император провозглашает его всего-навсего ваном Японии, каковым он фактически и так являлся, вовсе не нуждаясь в чьем-либо узаконении этого своего положения. Хидэёси, надеявшийся услышать от минского двора чуть ли не верноподданнические излияния в вечной верности и преданности своему новому кумиру, сам предстал перед всеми, если внимательно вчитаться в текст грамоты и письма, не более чем одним из вассалов Китая.
Такого надругательства над собой не в меру властолюбивый и тщеславный Хидэёси, конечно, стерпеть не мог. Его реакция на все происшедшее была невероятно бурной. Он пришел в бешенство. Не было границ его неистовой ярости. Хидэёси с бранью набросился на китайских послов и с позором изгнал их из своего дворца. Охватившее его негодование было столь сильным и неподдельным, что привело всех в полное замешательство. И тем не менее вряд ли кто-нибудь ожидал тогда, что все это может вылиться в самое что ни на есть крайнее и безрассудное действие: словно в отместку за оскорбление Хидэёси принял решение начать новое вооруженное вторжение в Корею, и тут же приказал своим феодалам без промедления готовиться к новой войне.
Мирная передышка кончилась. Начался новый этап японо-корейской войны. Корея оказалась перед лицом нового японского нашествия.
Уже в первые месяцы 1597 года Хидэёси удалось собрать 140-тысячную армию[559] и переправить ее в Корею в дополнение к тем японским частям, которые были сосредоточены в районе Пусана. Главнокомандующим экспедиционными войсками был назначен приемный сын Хидэёси — Хидэаки, который сменил на этом посту Укита Хидэиэ, не оправдавшего возлагавшихся на него надежд, да к тому же и получившего серьезное ранение в одном из сражений.
В ходе подготовки и осуществления второго вторжения японской армии на корейскую землю особое значение придавалось флоту, который во время первой военной кампании показал себя далеко не с лучшей стороны. По всем показателям он уступал корейскому флоту: и по размерам судов, и по их боевой оснащенности, и по маневренности, и по выучке моряков.
В составе японского флота не было ни одного так называемого корабля-черепахи (кисэн), обитого листовым железом и обладавшего большой огневой мощью. Корабли японского флота служили в основном транспортным средством и не были пригодны к ведению крупных морских сражений. Не на высоком уровне оказалось и военно-морское командование. По существу, единого командования не было, и каждый командир действовал так, как ему заблагорассудится, не считаясь с интересами своих соседей и общим развитием боевых действий. Об этом сообщают многие японские источники. Если, например, корейские флотоводцы, такие, как Ли Сунсин, Вон Гюн и Ли Окки, имея одинаковые звания и занимая одинаковые должности (все они были командующими флотилиями), почти с самого начала войны действовали согласованно, подчиняясь единому руководству в лице Ли Сунсина, то в японском флоте ничего подобного не было: каждый из морских командиров — будь то Куки, Тодо, Като или Вакидзаки — действовал по своему усмотрению, и между ними не было никакого согласия[560].
558
Вместе с китайской делегацией в японскую столицу прибыли также корейские представители. Однако их словно не замечали. Хидэёси и его окружение полностью игнорировали их, намеренно демонстрируя, что их присутствие нежелательно, поскольку переговоры-де затрагивают лишь две стороны — Японию и Китай.
559
Общая численность экспедиционной армии составила 147,5 тыс. Более четырех пятых ее (12.1 тыс.) приходилось на наступательные, или ударные, силы (когэкитай) и около одной пятой (немногим более 20 тыс.) — на воинские подразделения, предназначавшиеся для несения гарнизонной службы (сюбитай). В командный состав армии входило 42 военачальника. Поставщиками основного воинского контингента, как и на первом этапе японо-корейской войны, были феодалы острова Кюсю и западной части острова Хонсю (см.: Харада Танэдзуми. Тёсэн-но эки моногатари, с. 168–171).