Однако в дальнейшем эти качества претерпели у самурайства значительную деформацию, подчиняясь одной-единственной и самой главной цели — служению своему господину.[83] Религия активно помогала культивировать в самурайстве такие качества, которые в максимальной степени отвечали интересам служения господствующему классу. Привития самураям именно этих качеств требовала вся атмосфера той эпохи, которую очень образно и точно передал акад. Н. И. Конрад: «Шла борьба, требовавшая непрерывного напряжения сил, открывавшая доступ к материальным благам, почету, славе; шла борьба, требовавшая постоянной мобилизации всех душевных и физических способностей, стойкости и упорства, мужества и жестокости, ума и хитрости. Лишь с такими качествами можно было преуспеть. Без них ждала гибель. Вместе с тем на формировании самурайских взглядов сказалось и воздействие господствующих верхов феодального общества, заинтересованных в том, чтобы эти качества были у их подчиненных, ибо блага сюзеренов и сеньоров добывались при помощи вассалов. Сказалось это воздействие и в том, что весь пыл воинов был направлен по нужному для господствующего слоя руслу — по линии служения господину. Так родилась доктрина верности, облагородившая действия полудиких вначале воинов, снабдившая их буйство и жестокость благородным ярлыком, а главное — поставившая их энергию на службу интересам их господ. Рядом с «верностью» стал принцип долга, превративший естественную настойчивость и упорство воинов в возвышенное начало морального порядка. Храбрость и отвага, свойственные отдельным дружинникам, превратились в мужество как некое благороднейшее свойство человеческой природы вообще — по конфуцианской формулировке, равноправное с двумя другими: разумностью и человеколюбием»[84].
Это служение господину требовало от самурая полной отрешенности от всего, что могло отвлечь его от исполнения своего воинского долга, от повседневных действий во имя своего сюзерена, которому он был предан безгранично и ради которого готов был умереть в любую минуту. Самопожертвование, и в частности возведенное в ранг ритуальной церемонии самоубийство (харакири), столь выраженное у самураев, усиленно насаждалось религиозными догматами буддизма, его концепцией о бренности бытия, непостоянстве всего земного.[85]
Не случайно, очевидно, известный литературный памятник «Повесть о доме Тайра» («Хэйкэ-моногатари»),[86] рассказывающий о борьбе двух военно-феодальных домов — Тайра и Минамото, начинается поэтическими строками, излагающими содержание молитв, которые читались в индийском монастыре Гион, особенно усердно проповедовавшем учение Будды.
Философия буддизма, служившая основой идеологического воспитания японского самурайства, нашедшая отражение в литературно-художественных произведениях той эпохи, усиливала дух самопожертвования и укрепляла в сознании самураев представления о самурайском культе чести, о верности воинскому долгу, преданности господину.
Истинным самураем считался также тот, кто готов был умереть на поле боя, покончить с собой, только не оказаться в положении пленника. В этом японский самурай резко отличался от западноевропейского средневекового рыцаря. Если пребывание в плену не бросало на последнего и тени позора, то для японского самурая это казалось просто невозможным: он скорее покончил бы с собой, чем сдался в плен. Если самурай смалодушничал и попытался любой ценой сохранить себе жизнь, то навсегда покрывал позором и себя, и всех своих близких[88]. Нередко самураи вспарывали себе животы прямо на поле битвы, чтобы живыми не попасть в руки врага.
83
Некоторые японские авторы, отмечая, что идея преданности господину имела превалирующее значение в отношениях между самураем и сюзереном, подчеркивают вместе с тем, что эти отношения предусматривали уже и определенные двусторонние обязательства, основанные на новых моральных принципах, а не только на рабском подчинении, как это было в древнем обществе. «Подобные черты морали, — пишет Иэнага Сабуро, — в рамках отношений вассалитета были неизбежными, ибо феодальный союз сюзерена и вассала представлял собой форму общественных отношений, сложившихся во всех районах страны самостоятельно, независимо друг от друга, после крушения феодального единства древнего государства». См.: Иэнага Сабуро. История японской культуры. Пер. с яп. М., 1972, с. 101.
85
Буддийские представления об иллюзорности и эфемерности мира были взяты на вооружение сектой Дзэн, которая призывала своих приверженцев презреть смерть и не цепляться за жизнь. Именно это, как полагают некоторые исследователи, больше всего притягивало к дзэн-буддизму японское самурайство (см.: А. Б. Спеваковский. Самураи — военное сословие Японии, с. 62). Объясняя, почему секта Дзэн получила особое распространение среди господствующего класса в рассматриваемый период, Н. И. Конрад писал: «Выдвигая на первый план практику так называемого созерцапия, медитации, она тем самым усиливала в буддизме рационалистическую струю, решительно отстраняя веру в магическое значение религиозных актов и связанную с ними обрядность. Своим же культом воли и самообладания она отвечала требованиям, предъявлявшимся к воспитанию характера воина». См.: Н. И. Конрад. Избранные труды. История. М., 1974, с. 457. Следует, однако, сказать, что помимо дзэн-буддизма популярностью среди самурайства пользовалась и буддийская секта дзёдо, проповедовавшая «чистую религию» и не требовавшая от своих приверженцев ни богатых жертвоприношений, ни слишком строгого послушания.
86
Как отмечал Н. И. Конрад, облик самурая, рисуемый «Хэйкэ-моногатари» и в еще большей мере «Тайхэйки» («Повесть о Великом мире»), есть и то же время и облик бусидо, поэтому, считал он, познать «путь самурая-воина» можно, только обратившись к этим литературным памятникам (см.: Н. И. Конрад. Японская литература, с. 338, 339).