— Откройте! Откройте!
— Сейчас! Иду! — кричу я и сама пугаюсь голоса.
В глубине прихожей темно, свет из комнаты глохнет еще в коридоре, и я долго копаюсь с замком, пальцы не хотят вспоминать, как он работает, куда нажать, где повернуть. Дверь открывается с надсадным скрипом.
— Уже подумала, случилось чего… — говорит кто-то смутно знакомый. — Я зайду?
Отхожу в сторону, чтобы пропустить. Чужой запах щекочет ноздри — мокрая улица и тяжелый парфюм, что-то церковное, связанное, но забытое. Гостья проходит в коридор, долго и без смущения смотрит на меня. Сама она расплывается, я смаргиваю, но четче не становится. С облегчением понимаю, что проснулась без линз, и щурюсь, пытаюсь разглядеть так. Молодая женщина, высокая, волосы подстрижены, кончики вровень с мочками без серег, брови подведены ярко, а глаза совсем чуть-чуть.
— Откуда я тебя знаю? — хочется спросить, но не спрашиваю.
Будет странно. Если ей можно приходить, стучать, смотреть, значит мы знакомы крепко. И давно.
— Привет, — говорю я, а голос подводит, кряхтит, как поломанный транзистор.
— Здравствуйте, — уголки ее губ нервно подрагивают. — Как вы? Ничего?
— Ничего.
— Как самочувствие?
Замираю. Странный вопрос, заданный странно. Напряжено заданный. Нехорошо. Вот же черт. В животе скручивается узел. И я понимаю, что мне страшно стоять тут в дурацких тапочках на босу ногу и отвечать на ее вопросы. Страшно. И холодно.
— Ты зачем ко мне?..
— Ну как же? Проведать. Четверг.
Она стягивает куртку, скидывает ботинки, идет к ванной. Там вспыхивает свет, шумит вода. А я продолжаю стоять в двери. Мир продолжает покачиваться и расползаться. Тело продолжает мякнуть и болеть. Тапки продолжают быть сырыми и разношенными. Словом, ничего не меняется, кроме деятельного мельтешения чужих шагов по моей квартире.
— Эй, ты! Пошла вон! — крутится на языке, но я молчу.
— Я печенье принесла, — кричит она из кухни. — Будете?
Горло хватает тошнотой, желудок виснет в вакууме.
— Будете? — переспрашивает она с нажимом.
Я хватаюсь рукой за стену и тащусь на кухню. От скрытой угрозы в ее вопросе топорщатся волоски на руках. Я иду очень медленно. В моем теле уменьшилось количество костей, суставы перестали сгибаться, атрофировались связки, одряхлели мышцы. Мне хочется пощупать себя, проверить, все ли месте. Но руки заняты — я держусь за стены узкого коридора. Пальцы скользят по засаленной полоске с обеих сторон. Словно кто-то ходил здесь, ища опоры, много лет. Я точно знаю, что обои новые. Сколько им? Год? Два?
Пока плетусь и вспоминаю, вспоминаю и плетусь, успевает вскипеть чайник. Я вижу только очертания стола, остальное размазано тонким слоем. Опускаюсь на ближайшую табуретку, предварительно нащупав ее перед собой, как слепая. Что я такого выпила вчера? Что приняла, чтобы так крыло?
— Вам с сахаром?
Качаю головой, не надо сахар, не надо, печенье же. Чувствую сдобный дух, тянусь наощупь — жестяная коробочка распахнута, в ней кругляшки, обсыпанные сахаром с каплей джема в центре.
— Курабье, — хватаю одно, подношу к губам, узел в животе набухает, и я не могу откусить долбанное печенье, пока не услышу:
— Угощайтесь, — разрешает она и садится напротив, слишком близко.
Печенье дерет горло, я запиваю его чаем, обжигаю язык, морщусь.
— Не спешите.
И я уже почти готова выплеснуть кипяток ей в лицо. Чашка дрожит в пальцах, пытаюсь разглядеть ее, но ни черта не вижу. Не вижу. Не-ви-жу.
— Вкусно?
Киваю.
— Угадала, значит, — ее голос теплеет. — Все думала, какие вы с мамой любили.
С мамой? С чьей мамой? Моей? Она не любит сладкое. С ее? А кто ее мама? Узел стискивается все крепче.
— Как там погода? — спрашиваю я, кроша кусочек печенья на кусочки поменьше.
— Дожди начались. Ночью заморозки уже.
Меня колотит озноб, ледяные ноги мокнут в тапках, и я послушно киваю, мол, да, заморозки, да, начались.
— А вы сами-то давно уже не выходили?
— Куда?
— Наружу, — слово впечатывается в меня, пригвождает к месту.
— Вчера была, — вру я, размазывая джем по столу.
Она молчит. Сердце успевает дважды тяжело сжаться и разжаться, болезненно ворочаясь в грудине. Узел скрипит кишками, смалывает печень, рвет надпочечники, и адреналин разгоняет густую кровь.
— За погодой не угонишься — оправдываюсь я. — Вчера еще тепло было, я как раз за чаем ходила.