Я молчу. Это проверка. Она сама не понимает этого, но проверка. Проживи я годы, что не прожила, разве вспомнила бы, как уже тогда боялась. Стать, как они. Стать тоже… Тоже старой? Тоже сумасшедшей? Тоже беспомощной? Тоже больной? Тоже доживающей? Как смотрела в грязный пол метро, лишь бы не встретиться с их водянистыми, жалобными глазами. Уступала место, лишь бы не почувствовать запах старого немытого тела. Как испытывала неизбывную вину перед ними. И безотчетное раздражение.
Это вы здорово выдумали, Анечка, прятать тех, кто стал тоже. Ссылать. Упекать. Бог знает, что вы там делаете. Главное не видеть, не знать, не жалеть, не злиться. И ни в коем случае, не становиться такими же. Поколением зарядки от айфона. Не заработавшими пенсию, не заслужившими любви.
— Вы меня осуждаете, — чуть слышно шепчет она, тянет на себя дверь и шагает прочь, пока еще не тоже, но все мы там будем, Анечка, все.
Дверь запирается на два замка и цепочку. Удивляюсь мимоходом, когда это успела повесить ее. У меня было время. Тридцать лет. Теперь я вспоминаю их. Тусклые проблески памяти. Аня росла. Мы взрослели. Жизнь шла своим чередом. Те, кто старел перед нами, умирали. Потом мы тоже начали стареть.
Я возвращаюсь на кухню. Влажное курабье крошится в пальцах. Мои руки обтянуты пергаментом старой кожи, темные пятна на ней, как следы от пролитого кофе. Пока иду к дивану, вспоминаю, как пахла лавандой взбитая пенка рафа в киоске за углом.
Я еще надеюсь вернуть свои тридцать лет. Но они прошли. Сколько лавандового рафа я выпила, сколько коробок курабье залила вином? Кто целовал меня, кто приносил воды, кто звонил, увериться, что я в порядке? Чем полнились эти годы, если я так легко забыла их? И вспомню ли теперь, в ожидании четверга, когда Аня поймет, что я тоже.
Потому что все мы тоже.
Когда-нибудь. Рано или поздно. Но обязательно.
Все мы тоже.
Принесите счет
Катя.
На часах опасливо замигало. 18.32. Катя обтерла рукой зеркало, мельком бросила на себя взгляд и тут же отвела. После обжигающего душа она стала красной и распаренной, глаза блестели лихорадочно, кончики пальцев сморщились, как у старухи. Поливать себя кипятком в первом триместре — та ещё забава, но удержаться Катя не смогла.
Вода била по плечам, отскакивала брызгами, пар окутывал тело, забивался в нос и рот, слепил глаза. Катя хватала воздух, пульс стучал в каждой клеточке тела, и она чувствовала себя защищено. Горячо, душно, щекотно и спокойно. Как нигде больше. Как ни с кем. И пахло здесь ментолом и ромашкой, ванилью и мятой, чем угодно, только не манго. Никакого сраного манго. Никогда.
Будильник, который она притащила с собой в ванну, запиликал в половине седьмого. Катя досчитала до пятидесяти и выключила воду. Стылая тишина ударила по ушам. Катя перелезла через бортик, распаренные ступни обожгло ледяным кафелем, и принялась методично обтирать себя полотенцем.
Она безжалостно скребла по ногам — лодыжки ещё худые, бедра пока упругие; по ягодицам — ни единой ямочки целлюлита; по животу — плоский, да что же ты сволочь такая, плоский? Вверх по набухшей груди, по потемневшим соскам, и дальше — шею, руки, в конце спину, пропустив полотенце через плечо и подмышку.
Катя привыкла считать своё тело, если не идеальным, то близким к тому. Часы в зале, километры, накрученные по дорожкам бассейна. Диета, детокс, массажи и обертывания. Все, чтобы быть ровней. Все, чтобы быть идеальной. А теперь единственное, о чем она могла мечтать, так это разойтись в боках, отрастить огромную грудь, арбузом надуть живот. Лишь бы внешнее наконец подтвердило внутренне. Но куда там. Тело, привыкшее к строгости, не желало набирать вес.
Катя бросила на себя взгляд и отвернулась с отвращением. Потом обтерла лицо тоником, так же не глядя, смазала кремом, и голая вышла в комнату.
Когда-то квартира вызывала в ней неудержимые приступы возбуждения. Стоило только ступить на холодный паркет, вдохнуть запах мужского парфюма — горечь и строгость, табачные нотки, немного дерева, увидеть, как поблескивает в темноте подвешенный на стену велосипед, стоимостью в приличную машину, и тут же хотелось стащить с себя одежду, вышагнуть из упавших на пол трусиков, разбежаться и прыгнуть, точно зная, что сильные руки поймают, притянут, сожмут.