Но может быть период строительства «измов» как-то нетипичен для нашей истории? Что ж, давайте вернемся к истокам этой строительной деятельности, к событиям 1917 года и порожденных ими долгой гражданской войны. Кровавость этого периода также едва ли говорит о тяге ее участников к покорности и непротивлению. Никак не свидетельствует о такой тяге и гражданская война 1905-07 годов. Весь российский ХХ век можно рассматривать как продолжение и развитие событий этих двух непримиримых гражданских войн. Корни конечного поражения коммунистов — в той, «главной» гражданской войне 1917-20 годов.
Лишь через четыре десятилетия после захвата власти коммунисты решили, что победили окончательно и можно сбавить обороты карательной машины, которая к тому времени перемолола ощутимую часть населения страны. Перемолола, но не сделала коммунизм необратимым. Более того, именно вследствие ослабления мощи карательных органов коммунизм довольно быстро, всего лишь поколение спустя, приказал долго жить. Нужны ли после этого какие-то дополнительные подтверждения нашего свободолюбия, нашего упрямства и строптивости нашего национального духа?
Не будем гадать, хорошо или плохо то, что нас, русских, так и не выучили ходить по струнке. Но одно ясно: заявления о «покорности» русского народа, которые и по сей день нет-нет, да и всплывают брюхом вверх то в одном, то в другом журналистском тексте, можно объяснить лишь невежеством заявителей.
Где мы действительно сталкиваемся с примерами труднообъяснимого смирения и покорности, так это в Европе. Вот один из примеров такого рода: герцогиня Элизабет Сазерленд (Sutherland), добившись прав практически на все графство Сазерленд площадью 5,3 тысячи квадратных километров (это чуть меньше Северной Осетии), изгнала с нагорной части графства три тысячи многодетных семейств, свыше пятнадцати тысяч человек, живших там с незапамятных времен. И не в Средневековье, а в XIX веке. Все 15 тысяч человек покорно ушли!
Казалось бы, скандальный факт, заслуживающий попасть в европейские хрестоматии по общественным наукам и учебники социальной истории. Ан нет! Он не воспринимается в Европе как скандальный как раз потому, что мало кто в мире обладает такими запасами послушания, как ее жители.
Лоялистские английские историки вообще не любят тему массовых захватов общинных крестьянских земель в XVI в. и в конце XVIII–начале XIX вв. Земли захватывались в одних случаях без всяких затей — помещики явочным порядком прирезали крестьянские пашни и пастбища, примыкавшие к дворянскому домену, в других — делали это как бы на законном основании, с помощью «частных» парламентских актов о разделе общинной земли и постановлений мировых судей. Это было несложно: права общин на землю были юридически слабо закреплены, а парламент и местные суды были целиком во власти дворянства.
Крестьян прогоняли не только с их земли, но и из их жилищ. В годы, когда в России правил Иван Грозный, в Англии дороги, леса, трущобы городов наводняли нищие и бродяги — вчерашние крестьяне. Их бичевали, клеймили, отрезали ухо, отдавали в рабство на срок, за побег — пожизненно, при третьей поимке без жалости вешали. Только за первую половину XVI века в Англии было повешено 72 тысячи бродяг и нищих. Бытует даже гипотеза, что в этом состоял один из эмпирически найденных английскими верхами способов решения проблемы избыточного населения. С тех пор в англо-саксонском праве осталась странная статья — «loitering» (праздношатание). Она и сегодня может быть применена к тем, кто околачивается где-либо с неясной целью. С начала XVII века бродяг стали высылать в первые английские колонии за море для пожизненных работ на галерах. История с крестьянами графства Сазерленд — случай самого массового разового изгнания людей, но никакое не исключение.
Еще один яркий пример покорности — на памяти ныне живущих людей (правда, сильно продвинутого возраста). Он заслуживает того, чтобы на нем задержаться.
6 сентября 1939 года Гитлер выступил с речью о том, что между европейскими народами должны быть четкие и ясные границы, нигде не должно быть этнического лоскутного одеяла. В связи с этим он призывает зарубежных соотечественников переселиться в Германию. Так началась кампания «Heim ins Reich!» — «Домой в Империю!».
Не надо объяснять, что это такое — в пожарном порядке сорваться всей семьей с места, где ты родился и вырос, бросить почти все, что имеешь, лишиться привычного круга, переехать из невоюющей страны в воюющую(!), где тебя совершенно неизвестно что ждет, где молодых мужчин наверняка мобилизуют в армию, где людям с иностранными дипломами и навыками, часто нетвердым в немецком языке будет адски трудно найти работу, где старшее поколение вымрет в первые же месяцы потому что стариков нельзя переселять, где придется заново обучаться практически всему... И так далее. А чего ради? Откликаясь на призыв руководителя другой страны?!
Но немцы, сотни тысяч человек, послушно переселились. В неправдоподобно краткие сроки!
Это событие ныне изображают исключительно как бегство перед лицом неотвратимого прихода большевиков. Но почему же переселились более ста тысяч немцев из итальянского Южного Тироля, из Румынии, Словакии, Венгрии, Болгарии, Греции, Югославии, Финляндии, из «Протектората Богемия и Моравия» — из стран не собиравшихся осенью 1939 года воевать и совершенно не ждавших прихода большевиков? В первые же месяцы после гитлеровского призыва ему подчинилась значительная часть или достаточно высокая доля (кроме Венгрии) немецкого населения названных стран. Почему? Да потому что эти люди всем своим воспитанием и вековыми традициями были приучены с восторгом повиноваться Тому, Кто Отдает Приказы. «Дайте мне начальника, и я поклонюсь ему в огромные ноги».
Легко себе представить, как повели бы себя на месте этих немцев русские, находившиеся в таких же диаспоральных условиях. Предположение, что подчинилось бы три процента я отвергаю как совершенно экзотическое.
Не все просто и с Прибалтикой. Повелось считать, что советско-германский Договор о ненападении 23 августа 1939 года («Пакт Риббентроп-Молотов») предусматривал присоединение Прибалтики к СССР, о чем, мол, знал тогда каждый — вот немцы и эвакуировались. Это позднейшие домыслы. Ни в пакте, ни в тайных протоколах к нему о присоединении или оккупации нет ни слова, говорится лишь о разделе «сфер интересов». В ноте, врученной Риббентропом советскому послу Деканозову утром 22 июня 1941 года, едва ли не главная среди претензий к СССР такова: «При заключении пакта [о ненападении] 1939 г. советское правительство заявляло, что оно, за исключением находившихся в состоянии разложения областей бывшего польского государства, не имеет намерения ни оккупировать государства, находящиеся в сфере его интересов, ни большевизировать, ни присоединять их».
То есть, присоединение Прибалтики к СССР стало почти для всех неожиданностью. Хотя слухи могли ходить какие угодно, в 1939 году здешних немцев не запугивали большевиками, а призывали: вы нужны на новых землях, отнятых у Польши и присоединяемых к Рейху. Около 400 тысяч «фольксдойче» предполагалось расселить в новосозданных гау «Данциг–Западная Пруссия» и «Вартеланд» на еще вчера польских землях.
По воспоминаниям свидетелей событий, в Таллине «8 октября [1939 года] немецкие культурные самоуправления разослали гонцов по домам с извещением: считающие себя немцами должны с завтрашнего дня [! — А.Г.] быть готовыми к отъезду и ждать распоряжений». Рижская немецкоязычная газета «Ригаше рундшау» внушала 30 октября 1939: «Те, кто в эти дни отделит себя от национальной группы, с тем, чтобы остаться здесь, навеки отчленяется от немецкого народа. Он должен это знать, ибо его решение касается также его детей и внуков. Потом это решение нельзя будет изменить».41
До конца 1939 года из трех стран Прибалтики в Германию выехало 123 тысячи немцев — 68% здешнего немецкого населения. Заведомо не все они были гонимы мрачными предчувствиями (увы, через полгода оправдавшимися), у значительной часть — боюсь, большей — просто сработал инстинкт повиновения42.