Совестливая же русская интеллигенция вплоть до 1917-го оставалась питательной средой ниспровергателей и разрушителей. Автор предельно честных «Очерков семейной хроники» Владимир Троицкий описывает своих друзей-гимназистов — поколение тех самых будущих русских интеллигентов, которым предстояло в тридцать лет пережить революцию, в сорок — в качестве «спеца» трудиться на одном из фронтов первой пятилетки, а в пятьдесят — угодить или, если повезет, не угодить во всесоюзную мясорубку. «Мы, само собой разумеется, были на стороне забастовщиков [участников политической стачки октября 1905 года]. Это так было весело! В нас было сознание своей коллективной мощи, и наш вид, озорных и бесшабашных молодчиков, заставлял боязливо сторониться нас некоторых инакомыслящих — я сказал бы, действительно разумных людей. Но мы, зеленая молодежь, невежественная и глупая, и нам, как баранам, все поступки наши и дикие выходки, пожалуй, простительны. Однако ведь нами кто-то руководил, какие-то пожилые образованные и ученые люди. Куда же они нас толкали?… Террористические акты против власть имущих приняли широкие размеры. Ни каторга, ни виселица — ничто не сдерживало молодежь от стремления запечатлеть свое имя в истории. Эта рисовка покупалась дорогой ценой. Но благодарное потомство оценило их жертву одним словом: дураки!.. Когда я слышу слова “народ взял власть в свои руки”, меня коробит эта ложь».
Мы не можем кинуть камень в русскую интеллигенцию за то, что она грезила политической свободой. Был краткий период, когда у нее началось что-то вроде протрезвления. В 1909 году вышел сборник «Вехи», специально посвященный ее идейному тупику, безрелигиозности, нигилизму, беспочвенности, отщепенству от государства. Авторы сборника, в первую очередь Сергей Булгаков, очень точно (и пророчески) подметили, что для радикальной интеллигенции и ее теоретиков политика выше духовной жизни, а задачи распределения важнее задач производства. Они предостерегали от социалистической ереси, показывали враждебность этой ереси культуре, ее нацеленность на разрушение, неспособность к созиданию. Интеллигентов («передовых», конечно) призывали вернуться к Богу, к идеям права и личной ответственности, к отказу от социального мессианства. И, кажется, впервые прозвучало роковое: «Интеллигент — по существу, иностранец в родной стране». И это после полувека усердного «народолюбия»!
«Вехи» вызвали яростные споры, но не сбили русскую интеллигенцию с гибельного курса. Ее радикальный настрой распространялся в верхние слои общества, заражая их своим настроем на несотрудничество с властью в ее усилиях по реформированию России, более того — на противодействие этим усилиям.
Плоды отщепенства
А потом произошло то, что произошло — большевистский переворот и гражданская война. Интеллигенции предстояло еще раз сыграть трагическую роль. Верная заветам «любви к народу», значительная часть ее сразу пришла к большевикам как выразителям народной правды — такое заблуждение короткое время еще жило. Ныне почему-то забылось, что вся большевистская верхушка — как в столицах, так и в провинции — состояла (без единого исключения!) из людей, не имевших ни малейшего опыта управления чем бы то ни было. Они ничего бы не сделали с захваченной страной, если бы не добровольцы из интеллигенции, имевшие такой опыт.
Значительная часть интеллигенции — в основном, не числившаяся в рядах «передовой» — отказалась от сотрудничества с новой властью. Ее судьба печальна. Эмиграция — это был почти благоприятный исход для таких людей. Тысячи попали, как «буржуазия», в заложники и были в этом качестве расстреляны. Кто-то из молодых сумел пробраться в белую армию. Сотни тысяч были выселены из своих квартир, «уплотнены», ограблены, умерли от голода, тифа и «испанки». Перечисляя ставшие известными жертвы, не надо забывать о том, что судьба огромного количества заметных в своей сфере деятельности людей осталась неизвестной — коллеги впоследствии не смогли отыскать их следов. И почти всем, кто уцелел, все же пришлось через какое-то время идти на службу новому государству. Большевики убедили нужных им специалистов не доводами, а хлебной карточкой. Но самая печальное дальше.
Поражение белых — а чаши весов не раз сходились с аптекарской точностью — в конечном счете объясняется тем, что белые не смогли наладить в очищенных от своих врагов областях гражданское управление, не смогли привлечь на свою сторону управленцев и других специалистов. Те видели в белых «реакционную силу» и, в большинстве своем, уклонились от сотрудничества. Другими словами, белые не смогли привлечь все ту же интеллигенцию. Белые не умели использовать такой рычаг как продовольственная карточка. К тому же, на белых территориях с продовольствием, как правило, все было в порядке.
Расплата и искупление
В послереволюционное время сильно поредевшая интеллигенция больше не делилась на передовую и не очень, она делилась теперь совсем иначе. Имелась немногочисленная группа партийной интеллигенции, пришедшей из революционного движения, более или менее благополучная — по советским меркам, конечно. Была относительно большая группа «спецов» — от академиков до военных специалистов. От них не требовали вступать в ВКП(б), да они и не рвались, зато жили всем на зависть, не вся партийная номенклатура в 20-е — начале 30-х решалась открыто поднимать свою жизненную планку до уровня «спецов». Если бы не они, никакая военная промышленность в СССР — да и всякая другая — была бы невозможна.
Остальные интеллигенты влачили столь же жалкое существование, как и вся страна. Впрочем, нет, более жалкое — нередко они, особенно дворяне по происхождению, были «лишенцами», «пораженцами», их детей не принимали в вузы по классовому признаку, их выселяли из больших городов (в 1933 и в 1935 годах из Ленинграда было в два приема выселено более полумиллиона человек, в основном «малоценной», с точки зрения большевиков, интеллигенции).
Заселивший коммуналки простой народ интеллигенцию не любил, видя в ней недобитых господ. Люди же, тайно скорбевшие о погибшей России, считали интеллигенцию виновницей этого несчастья и старались ее лягнуть при каждом удобном случае. Отсюда, в частности, образ Васисуалия Лоханкина. Посеченный «хамами», пародийный Васисуалий впадает в пародийное народолюбие: «А может, так надо? Может быть, в этом великая сермяжная правда?»
Тем временем подрастала новая интеллигенция, хотя и советского разлива, но обученная еще той, дореволюционной. Сейчас принято говорить о страшном снижении уровня высшего образования в межвоенные годы из-за прилива в вузы рабфаковцев и деревенской молодежи. Снижение, бесспорно, было, но далеко не такое, как обычно утверждают. Научная и образовательная преемственность оказалась, к счастью, не вполне нарушенной, нить чудом не разорвалась.
Надо ясно понимать: только сохранение инженерных, технических и научных школ обеспечило возрождение в стране промышленности и тем спасло нас от военного поражения и необратимой национальной катастрофы в 1941-42 годах. Как и в 1915 году, русская артиллерия оставалась лучшей в мире в 1935-м и в 1945-м — просто потому что, к счастью, основная часть конструкторов-артиллеристов не покинула страну во время гражданской войны. Так же, как и паровозостроителей, металлургов, химиков, электротехников, двигателистов. И так далее.
Любая медаль имеет две стороны. Безусловно, интеллигенция помогла кровавому большевизму удержаться у власти. Но с тем же правом мы можем сказать и другое: основная часть научной, технической и военной интеллигенции не бросила горящий и тонущий корабль России, она осталась спасать его, жертвуя лучшими из лучших в своих рядах. И в конечном счете спасла. Когда встает вопрос о том, кто самый главный победитель фашизма, помните правильный ответ: это тоже она.
Пикник на обочине
Если вплоть до 1941 года могло показаться, что советский проект предусматривает появление чего-то вроде «меритократии» — то есть сословия людей, привилегированных благодаря своей полезности обществу, то после войны стало ясно: ничего такого ждать нечего, рабочие будут получать больше инженеров. Исключение было сделано лишь для академической верхушки. Основные же привилегии, если говорить об интеллигенции, достались так называемым творческим работникам.