В религиозности святые были гениальны — и совсем не обязательно они понимали другие стороны человеческой жизни столь же просветленно и глубоко. В их трудах возможны ошибки и исторические и научные, и даже богословские (хотя и по периферийным вопросам). Ведь, как сказал о Благодати святой Иустин Философ, — “эта сила не производит поэтов, не делает философами, ни знаменитыми ораторами; но своим влиянием подлежащих смерти делает бессмертными, людей — богами, на земле переносит выше Олимпа” (Речь к эллинам:5).
В своем рождении друг от друга наставники сохраняют тот образ внутреннего устроения, который впервые явил создатель духовной традиции. “Подражайте мне, как я Христу” (1 Кор. 4:16) — призывает апостол Павел. А от Апостола начинается следующее преемство — например, святого Игнатия Богоносца, который, по слову святого Иоанна Златоуста, “близко общался с апостолами, имел с ними общение и в речах, и в неизреченном”…[22]
Но Христос — не только человек, а Богочеловек. И, значит, подражание Ему возможно лишь через преодоление собственно человеческих горизонтов бытия. Может ли человек лишь своими силами сделать это? Нет. Но это новое, уже вечное, свое бытие он может принять как дар (в конце концов и наш приход в эту жизнь тоже есть именно дар: никто из нас не сделал ничего, чтобы родиться).
Два уровня бытия.
Православное предание, таким образом, имеет онтологическую структуру, акт, соединяющий два уровня бытия. Важнейшие уровни христианской онтологии — Творец и тварь. Суть Предания в том, что “Бог, избравший меня и призвавший благодатью Своей, благоволил открыть во мне Сына Своего” (Гал. 1:15–16). И хотя Бог открывается именно в сокровенной глубине души, Его никак нельзя отождествлять с самой этой глубиной: “Бог больше сердца нашего” (1 Ин. 3:20). Очевиднейшая черта православной Традиции на редкость легко ускользает от сегодняшних газетных проповедников “духовности”: христианское понимание благодати в принципе анти-имманентистское.[23] Не из себя и не своей силой человек порождает переживание Божественного. Огромная пропасть лежит между евангельской “благодатью” и рериховским “самосовершенствованием.” Не раздувание “искорки божества” в себе предстоит христианину, а раскрытие себя для приятия
того Дара, который мир не имеет. Хотя и “в нас” Царство Божие, но оно — не мы. В нас самих входит не то, что мы сами.
Преподобный Макарий Великий однажды говорит очень неожиданно — что апостолы даже и не догадывались, зачем Господь призвал их к Себе и зачем нужно было Его распятие: “они не знали, как Божественная сила и пребывает, и действует в сердце; не знали, что сами они возродятся духовно, и сделаются новой тварью.”[24]
Предание возможно лишь потому, что Сам Бог прикасается к сердцу человека. Немощь чисто человеческой проповеди передал блаженный Августин в своем трактате “О внутреннем Учителе”: “Я говорил ко всем. Однако те, в которых не говорит внутреннее помазание, те, кто внутренне не научен Духом Святым, всегда уходили так и не наученными. Только действие Христово в сердце позволяет сердцу не пребывать в одиночестве. Обучает один только Внутренний Учитель. Там, где нет Его помазания, внешние слова лишь напрасно ударяют в слух.”[25]
Для святого Ипполита Святой Дух передается (paradofen) в Церкви.[26] Святой Ириней говорит о передаче Святого Духа через апостолов: “Этот Дух они получили от Господа, и разделяя и раздавая Его верующим, образовали они эту Церковь” (Показание:41). По его классической мысли, “где Церковь — там и Дух Святой; и где Дух Святой, там Церковь и вся благодать” (Против ересей, 3-24-1). По мере того, как новые люди входят в Церковь — они получают дары того же Духа. Именно Церковью таинство Христа проявляется в мире.
Мы привыкли, что люди самыми разными способами стараются изобразить Христа (в своих произведениях или в себе). Христос в этом случае выступает как “объект” человеческого творчества, а человек, естественно, оказывается субъектом творческого акта. Но у преподобного Макария это привычное субъектно-объектное соотношение переворачивается: он видит Христа как иконописца, Который пишет в нас Свой образ. И если мы отвернем от Него свое лицо, то тяжело Ему писать — как портретисту тяжело писать портрет, если человек не смотрит на него: “Если кто не устремлен к Нему непрестанно и не презрел все прочее, то Господь не пишет в нем образа Своего светом Своим.”[27]
23
ИММАНЕНТНОСТЬ, — ый — означает пребывание в чем-нибудь, внутреннюю связь в противоположность внешней. Для религиозной философии важен вопрос об И. божества миру. Она решительно отвергается деизмом и безусловно признается чистым пантеизмом (спинозического типа); другие точки зрения признают ее с различными ограничениями и различных смыслах. — К иному значению этого слова относится поднятый Кантом вопрос об имманентном и трансцендентном употреблении нашего разума, т. е. об употреблении его в пределах, данного в опыте мира явлений, или же вне пределов его и безотносительно к опыту. Только первое (имманентное) употребление признается законным (см.