Несмотря на то, что Мехмет прожил во Франции лишь немногим более трех лет, он успел всей душой полюбить Париж и его жителей – ведь это были (с высоты прожитых лет) самые счастливые годы его жизни. И он не мог не обрадоваться французу в далекой, пока еще не прикипевшей к сердцу Америке, даже при таких курьезных обстоятельствах.
– Pardon moi, – произнес Мехмет сокрушенно. – Это недоразумение.
– Вы из Франции? – удивился человек в черном.
– Да, как и вы. Как ваше имя?
– Фрэнк, – человек поморщился. – Франсуа. То есть был Франсуа, а теперь Фрэнк, – он закончил говорить, и губы его легли в такую диспозицию, будто бы он только что съел целый лимон с кожурой.
Они познакомились. Оказалось, что Фрэнк искал одного давнего парижского знакомого, который, по слухам, пару дней назад обосновался где-то в городе. Фотография лысого мужчины с тонкими, как кончик шнурочка, усиками, ни о чем не говорила Мехмету. Поэтому разговор быстро перекинулся на род занятий собеседников. Узнав, что Мехмет музыкант, Фрэнк выразил надежду, что когда-нибудь услышит его игру в атмосфере приятного культурного вечера. Сам же он о себе сообщил немного. На прямой вопрос Мехмета он ответил: «Проедаю наследничество».
«Отлично!» – воскликнуло в тот же миг сознание Мехмета. Это был как раз тот человек, который был ему нужен – обладатель массы свободного времени, культурно близкий и какой-то нелепо-трогательный. Так маленький курьез положил начало их продолжительному общению.
* * *
Фрэнк оказался большим фанатом скорости – он не пропустил ни одной гонки серии NASCAR, проходившей в Шарлотте, посещая их регулярно, дважды в год, с 1949 года. В те выходные должен был состояться очередной этап – юбилейный, десятый по счету.
Трасса располагалась к западу от центра города по бульвару Уилкинсона (открытое в 1926 году первое четырехполосное шоссе Северной Каролины), названному в честь местного банкира и промышленника, стоявшего у истоков идеи соединения Шарлотта с пригородом города Гастония, в котором концентрировалось большое количество текстильных фабрик. Выезд из центральной части Шарлотта четко обозначался парой одноэтажных супермаркетов, напоминавших магазинчики на заправках (только чуть-чуть длиннее).
Бульвар некоторое время тянулся вдоль железной дороги, но затем резко уходил направо. Где-то там, неподалеку от современного международного аэропорта, и располагалась трасса – грунтовый овальный трек длиной три четверти мили (1,2 км). Как рассказал Фрэнк, на первую гонку в июне 1949 года собралось почти 13 тысяч болельщиков. В этот раз народу было поменьше – трасса постепенно теряла популярность, и ее история близилась к закату (уже в 1957 году, буквально через пару лет после описываемых событий, она была закрыта и превратилась в унылый пустырь).
И вот, гонка началась. Как только машины тронулись, температура воздуха, показалось Мехмету, поднялась разом на несколько градусов, превращая стадион в парилку для истинных любителей. Солнце показывало себя как самое что ни на есть летнее, но на кончиках лучей несло осень. Фрэнк без остатка растаял в атмосфере стадиона, Мехмет же, как морская соль, медленно растворился в ванне своих эмоций. Осень проглядывала отовсюду, хоть и очень тщательно это скрывала. Мехмету чудилось, что ее желтизна отсвечивала даже у него в волосах. Небо ярким голубым лоскутком прикрывало наготу стратосферы, но если бы кто-то осмелился сорвать этот кусочек воздушной ткани, он бы увидел, что и цвет стратосферы – желтый.
Мехмет вдруг вспомнил одного музыканта, который приезжал на гастроли в желтых ботинках. Какой-то экстравагантный австриец, никогда не снимавший бабочки – по слухам, даже в кровати. Он чудесно играл на скрипке, но все-таки совсем не так нежно, как Хотидже. Дже…
Дочери Мехмета было уже почти пять лет, и он любил ее, но… на расстоянии. Когда он приходил домой, Марта всегда была рядом с Дже. Он успевал только нежно провести двумя пальцами по ее светлым локонам, а затем отправлялся на кухню, поглощать ужин. Когда он заканчивал вечерние дела, то обычно обнаруживал, что Дже с мамой уже крепко спят в ожидании следующего утра, и ему ничего не оставалось, как присоединиться к ним.
В парки развлечений и прочие увеселительные места они почти не ходили – Марта говорила, что Дже слаба здоровьем, и такие поездки могут ей повредить. Мехмет верил (и, конечно, в полном соответствии с представлением о мужчинах как лентяях, не проверял). В общем, он был не из тех, кто любит и умеет заглядывать близким в душу, вытаскивая оттуда золотые крупицы истины. Его устраивало тихое спокойствие быта по-американски, с вечно улыбчивыми соседями и барбекю по выходным. В целом, ему не на что было жаловаться. Все было по-ночному тихо. По-ночному…