Дальнейших подробностей Мехмет не выудил из памяти, сколько я не пытался препарировать ее. У меня осталось чувство, что в тот момент нечто переломилось в его судьбе. Последующие несколько месяцев осели в моих записях лишь самыми крупными мазками. Не думаю, что Мехмет от меня что-то скрывал – это было лишь проявлением особенностей человеческой памяти, в которой мелкая деталь может порой оставаться гораздо дольше, чем некоторые значительные, на первый взгляд, события.
До того, как Марта уехала, Мехмет успел побывать у нее. Они провели великолепный вечер, и она обещала ему обязательно приехать через несколько месяцев на его выпускной концерт. Знакомые на следующий день наперебой высказывали ему свое почтение и уверяли, что никак не ожидали такого чувственного, живого выступления.
Последующие месяцы Мехмет провел в консерватории в статусе звезды. Поначалу это его удивляло и немного смущало. Но постепенно Мехмет вышел на траекторию превосходства – он был особенным, талантливым человеком, а удел остальных заключался в том, чтобы, тихо завидуя ему, на людях его восхвалять. Мехмет считал, что тем, кто восхищается его талантом как чем-то необычным, просто не хватает упорства самостоятельно достичь того же, а следовательно – они лентяи.
Чем ближе подходило время выпускного концерта, тем меньше он появлялся в брассери. Все чаще он проводил вечера в одиночестве, за роялем. Эта новая любовь, как я могу судить по имеющимся сведениям, стала очередным событием, заставившим Мехмета с остервенением заняться совершенствованием профессионального мастерства. Каждый такой поворот резко поднимал его уровень, но как будто отдалял его от прошлого, уводил в новый вираж: перед глазами возникли многочисленные пути, разветвляющиеся, как корневища, а за спиной скрывалась пройденная дорога, которая казалась такой пыльной и неровной, что о ней хотелось тотчас же забыть. И это постепенно происходило – Мехмет все больше погружался в настоящее, часть сил отнимало будущее, а прошлое последовательно исчезало.
За несколько дней до выпускного концерта мысли Мехмета уже настолько перемешались, что он перестал различать день и ночь. Покрасневшие глаза, потрескавшиеся губы, неустойчивый, рассеянный взгляд, слегка взъерошенные волосы – таким он предстал перед роялем в тот самый, ожидаемый им так долго, день. И только пальцы его излучали уверенность – они ни разу не дрогнули; они выглядели, как каменный монолит, могучий, почти всемогущий…
– 4 –
И снова она одарила его присутствием. На этот раз – искрящееся золотое платье, и какой-то иной, полный почтительной внимательности, взгляд. Он мог бы сыграть так же, как год назад – этого было бы вполне достаточно. Но он стоял уже на ступень выше – теперь его целью было не просто подчинить инструмент своей воле, а виртуозно управлять его самыми малейшими вздрагиваниями, вселять в него свою душу, свои переживания, увлекать ими окружающих, обволакивая их, как невидимый вездесущий эфир. А кроме этого – порадовать ее слух чем-то новым, не повторяя ни фразы из той мелодии, что заворожила ее тогда. Мехмет должен был подтвердить, что это не мелодия сама по себе очаровала ее, но что это он – волшебник.
На этот раз все началось тихо и печально, будто лунный свет осторожно пробирался между тонкими веточками, которые, однако, были угловатыми, что вынуждало лучики света без конца прыгать из одной октавы в другую. По земле, присыпанной листьями, шуршали маленькие обитатели леса – ежи. Лес был густой, деревья стояли на каждом шагу, и ежи то и дело задевали их кору своими иголками. Когда это происходило, они затихали, но вскоре снова продолжали свое движение. Легкий дождик слегка гладил лесной покров, не нарушая при этом общего фона – мерного шуршания строя ежей.
Вдруг в середине леса образовалась полянка. На ней быстро росли грибы. Когда гриб вырастал, на его шляпке выскакивали пятнышки, образуя симметричный, разноцветный узор крапинкой. Глубокие, басистые цвета сочетались в этом узоре с цветами легкими, тоненькими, как паутинка, они причудливо переливались в голосистой мелодии, заставляя сердце вздрагивать от волнения, словно вся печаль мира выплеснулась наружу и показалась на суд зрителей, обнаженная, а потом, приглушенно вздохнув, тихо ушла куда-то в пустоту, оставив после себя лишь прозрачную бесцветную шаль – тот материал, на который наносятся краски, но который сам по себе не имеет ни цвета, ни запаха, распадаясь на мельчайшие частицы ничего не значащих атомов на исходе отпущенного ему срока.