15.
Первым утренним посетителем оказывается молодой человек в слегка затемненных очках. Заглянув, он интересуется, в этом ли кабинете работает следователь Привалова. Кидаю взгляд на прикрепленную к двери табличку. Она на месте.
— Вы угадали,— улыбаюсь.
Молодой человек не без элегантности склоняет голову:
— Технический инспектор Бруев... Ян Андреевич. Мне передали, что вы вчера звонили и просили зайти.
Предлагаю ему раздеться и, когда он усаживается, говорю:
— Ян Андреевич, у меня только один вопрос: на основании каких данных в своем заключении пришли к выводу, что Хохлов упал именно с четвертого этажа?
— Это свидетельство очевидцев.
— В ваших материалах я фамилий очевидцев, видевших, с какого этажа упал Хохлов, не нашла.
Бруев просит разрешения взглянуть на свое заключение, несколько минут листает его, потом потирает ладонью лоб,
— Мда... Забыл указать... Как же это получилось?.. Кто же мне говорил?.. Прораб? Точно!
— Он видел, откуда упал Хохлов?
— Нет,— снова мрачнеет Бруев.— Сам он никак не мог видеть. Он в вагончике был. Постойте, почему же тогда Дербеко уверял, что пострадавший упал именно с четвертого этажа?
— Вот и я думаю...
Бруев продолжал разматывать нить своих размышлений:
— Но ведь, если бы рабочий упал со второго, таких последствий не было бы. Верно?.. И с третьего маловероятно...
— А если с пятого или с шестого этажа?
— С пятого?.. Не исключено. А на шестом и выше были ограждения.
— А если через них?
— Нереально,— качает головой технический инспектор.— Шахта узкая, да и траектория падения была бы иной... Одежду я осматривал, никаких следов от досок...
В душе благодарю Бруева за дотошность. Кто знает, смогу ли я когда-нибудь увидеть эту одежду своими глазами.
— Одежда была в порядке? — осторожно спрашиваю я.
— В целом да, только недоставало одной пуговицы на телогрейке, верхней...
— По-хорошему бы, надо доказать найденную мною пуговицу, но при всем желании в данную минуту сделать этого не могу. Пуговица направлена на экспертизу для определения: время ли перетерло оставшиеся на ней нитки или внезапный рывок. Опережать события не хочется, но знаю, когда хватают за грудки, в первую очередь отлетает верхняя.
16.
Не успевает за Бруевым закрыться дверь, в кабинет бочком, склонив бритую голову, входит главный инженер стройуправления. Пряча глаза, он произносит:
— Разрешите?.. Каяться пришел.
Стараясь не выдать нетерпения, каждый раз охватывающего меня, когда чувствую, что одно из белых пятен уголовного дела вот-вот исчезнет, предлагаю Омелину сесть. Вижу, как ему трудно начать, но прийти на помощь не спешу. Хочется, чтобы инициатива полностью исходила от него.
Омелин приглаживает несуществующие волосы.
— Вот, пришел... Стыдно мне… Заврался на старости лет…
— Что заставило вас оговорить себя? — не выдерживаю я.
— Дурость собственная...
— Только ли собственная?
— Вы правы, поддался на уговоры,— вздыхает Омелин.
— Чьи? — предугадывая ответ, спрашиваю я.
— Мизерова... Одним словом, не я давал указание допустить Хохлова к работе без медосмотра, а Мизеров... А в тот день, когда вы первый раз появились в управлении, к вечеру уже вызвал меня Борис Васильевич. Разговор издалека завел. Стал спрашивать, собираюсь ли на пенсию, здоровьем интересовался. Я вначале решил: приглядел он кого-нибудь помоложе на мое место. Потом вижу, куда-то не туда клонит. Так и вышло. Напомнил про случай с Хохловым, посетовал, что в горячке разрешил Дербеко допустить Хохлова к работе. А я это и без него прекрасно помнил. При мне Дербеко подходил.
— И все же, что вас побудило взять на себя чужую вину?
— Как вам сказать... Мизерова пожалел. Думаю, действительно я свое прожил, отработал, какой от меня толк. А ему еще работать да работать. Что же из-за несчастного случая губить человеку будущее...
— О своей судьбе не думали? Ведь за преступление, которое вы на себя взвалили, предусмотрено наказание в виде лишения свободы.
— Какое лишение?! — искренне удивляется Омелин.— Борис Васильевич сказал, ничего серьезного мне не будет.
Вспоминаю одну из бесед с Мизеровым, с горечью роняю:
— Он у вас большой специалист в юриспруденции… Какие еще юридические тонкости он вам разъяснял?
— Что я, как участник войны, под амнистию попадаю, что характеристику хорошую даст, общественного защитника выделит, адвоката хорошего найдет... Даже имя называл, Зиновий какой- то... Честно говоря, этим он меня и убедил...
Меня так и подмывает прочитать мораль этому пожилому, много пережившему человеку, сказать, что таких людей, как Мизеров, нужно не жалеть, а хватать за руку и стаскивать с начальственного кресла. Ведь он, не задумываясь, пытается прикрыться другим!.. Но я молчу. Гораздо полезнее и действеннее — представление следователя, направленное в вышестоящую организацию.