– Лорд Уильям по горло загрузит вас работой, – предположил Шарп.
– А я надеюсь, что стану весьма влиятельным человеком, – признался Брейсуэйт, – наверняка у его светлости будет один из самых блистательных домов в столице, а леди Грейс станет хозяйкой блестящего салона.
– Если станет немного разговорчивее, – заметил Шарп. – Со мной она едва ли обмолвилась парой слов.
– А чего вы хотели? – сердито воскликнул Брейсуэйт. – Леди Грейс привыкла к самым утонченным беседам. – В надежде увидеть ее светлость Брейсуэйт поднял глаза на шканцы. – Ах, она просто ангел, Шарп! – неожиданно выпалил секретарь. – Мне еще не приходилось встречать женщину из высшего света, подобную ей! А как умна! Я закончил Оксфорд, но «Георгики» она цитирует куда свободнее меня.
Знать бы, о чем это он, тоскливо подумал Шарп, но, желая продолжить разговор о леди Грейс, заметил лишь:
– Ее светлость – очень красивая женщина.
– Красивая? – саркастически переспросил секретарь. – Да она просто образец женских добродетелей, ума и красоты!
Шарп рассмеялся.
– Вижу, вы сохнете по ней, Брейсуэйт.
Секретарь бросил на прапорщика испепеляющий взгляд.
– Если бы не ваша репутация грубого вояки, я счел бы последнее замечание весьма оскорбительным.
– Может быть, я и грубый вояка, – поддел собеседника Шарп, – но сегодня вечером не вы, а я обедаю с ее светлостью.
Впрочем, хвастать Шарпу было особенно нечем – леди Грейс по-прежнему не заговаривала с ним и едва ли замечала его присутствие за столом, да и кормили знатных пассажиров немногим лучше, чем бедноту. В обеденной зале подавали дохлых тушеных гусей, от которых нестерпимо несло уксусом. Капитан Кромвель особенно налегал на свинину с горошком, хотя горох так высох, что стал похожим на дробь, а пересоленная свинина на вкус напоминала старую дубленую кожу. Был еще пудинг, а иногда портвейн или бренди, а также кофе, сигары и непременный вист. С утра в капитанской каюте подавали яйца и кофе – недоступная роскошь для пассажиров нижних палуб, но на завтраки Шарпа не приглашали.
Иногда после ужина на нижней палубе Шарп наблюдал, как под оркестрик из двух скрипок, флейты и барабана (один из матросов отстукивал ритм по дну бочонка) матросы танцевали хорнпайп. Однажды вечером разразился ливень, и Шарп долго стоял на палубе, раздевшись до пояса, запрокинув голову и жадно глотая чистую воду. После дождя на нижних палубах стало еще сырее – дождевая вода неведомыми путями пробиралась внутрь корабля. Казалось, что все вокруг ржавеет, гниет и покрывается плесенью. По воскресеньям в сопровождении все того же оркестрика судовой эконом отправлял службу. Богатые пассажиры стояли на шканцах, бедные – внизу под ними, и все согласно выводили торжественные слова гимна. Майор Далтон пел с особым чувством, отбивая темп рукой. Полмана веселила горячность шотландца, а лорд Уильям с женой, несмотря на приказ капитана, так и не соизволили покинуть свою каюту. Затем эконом принимался невыразительным голосом читать молитву, слова которой тревожили тех пассажиров, которые в них вслушивались:
– Боже славный и многомилостивый, обитающий на небеси, но зрящий все на земли. Призри на нас, молящихся Тебе, и услыши нас, взывающих из глубины скорбей и чрева преисподней, разверстого пред нами. Спаси нас, да не погибнем.
Впрочем, пока путешествие на «Каллиопе» проходило на удивление спокойно. На мили вокруг простирался пустой океан: ни клочка суши, ни проблеска вражеских парусов. В полдень офицеры торжественно смотрели на солнце сквозь секстанты и спешили в каюту Кромвеля, чтобы заняться вычислениями. Только в середине третьей недели небо заволокло тучами. Говорили, что капитан заявил, будто бы «Каллиопу» ждут неспокойные деньки. Сам Кромвель мерил шагами палубу с выражением мрачного удовольствия на лице. Ветер понемногу усиливался, заставляя пассажиров хвататься за шляпы. Те, кто страдал морской болезнью, ощутили все прелести этой хвори. С утра моросило, а вечером хлынул такой ливень, что в серой дымке скрылись очертания ближайшего корабля конвоя.
Полман снова пригласил Шарпа на ужин. Мундир Шарпа аккуратно заштопали, и ему оставалось спуститься к себе, чтобы переодеться в наименее грязную из рубашек. Внизу стояла вода и пахло блевотиной. Плакали дети, тявкал привязанный пес. Всякий раз, как судно накренялось в сторону, вода приникала сквозь закрытые орудийные порты, а когда корабль нырял вниз, водные потоки затопляли клюзы.
Когда Шарп карабкался наверх, вода водопадом стекала по ступенькам. Пошатываясь, он миновал шканцы, где шесть матросов сражались со штурвалом, распахнул дверь, ведущую в кормовую рубку и, миновав короткий коридор, постучался в дверь обеденной залы. За столом сидели сам капитан, майор Далтон, Полман, Матильда и его светлость с супругой. Остальные пассажиры мучились морской болезнью, поэтому ужин им подали в каюты.
– Вас снова пригласил барон? – поинтересовался Кромвель.
– Не хотите ли вы сказать, что мистер Шарп не может быть моим гостем? – возмутился Полман.
– Он ест за ваш счет, барон, не за мой! – рявкнул капитан и махнул рукой Шарпу, указывая ему место за столом. – Присаживайтесь, мистер Шарп. – Капитан сложил громадные ручищи для молитвы, корабль качнуло, пол пугающе накренился, и ножи заскользили по столу. – Господи, благослови эту пищу, – начал Кромвель, – благодарим Тебя, что позаботился о нашем пропитании, аминь.
– Аминь, – промолвила леди Грейс сдержанно. Муж ее светлости был бледен и с силой вцепился в край стола, словно пытался таким способом умерить качку. Саму леди Грейс, казалось, совершенно не беспокоила дурная погода. Сегодня ее светлость надела алое платье с низким вырезом. Тонкую шею охватывало жемчужное ожерелье, темные волосы были подняты вверх и сколоты жемчужной шпилькой.