— Слушаюсь, сеньор капитан, — ответил Рикардо и подмигнул Хорнблоуэру, или тому просто померещилось в темноте, — не мог же в самом деле сержант так открыто нарушить субординацию! Хотя от Рикардо всего можно было ожидать.
Капитан вернулся в дом, немного завидуя легионерам, которые будут ночью дышать свежим воздухом, смешанным с пьянящим ароматом сена. Клавдий уже спал, забравшись на верхние нары и отвернувшись к стене. Гастон Виллебуа собирался последовать его примеру, Миранда сидел на колченогом табурете возле стола, брезгливо косясь на неприглядное ложе. Хорнблоуэр сразу понял его колебания и заметил, как бы вскользь, что с детства не вдыхал такого приятного запаха, как пять минут назад. Дон Франсиско сразу загорелся желанием и тут же объявил, что пойдет спать к Рикардо, с которым «привык не расставаться». Месье Виллебуа, тоже с сомнением озиравший хозяйское ложе, поспешил последовать за ним. И лишь Клавдий, проснувшись на минутку, пробурчал сердито, что не выносит свежего воздуха, повернулся обратно к стенке и вскоре заливисто засвистел носом. Горацио спать не хотелось — слишком велико было нервное напряжение последних часов, да и неопределенность будущего томила душу. Он уселся на табурет и в тысячный раз принялся обдумывать возможные варианты действий, глядя невидящими глазами в затянутое бычьим пузырем окошко.
Пастух вернулся на рассвете, как обещал, но не один, а с подпаском — парнишкой лет двенадцати, тащившим на плече длинный кнут, волочившийся за ним по траве. Мальчик сразу побежал к кошаре, или загону для овец, и начал выгонять отару. Хозяин зашел в дом и спокойно встретил вопросительный взгляд Хорнблоуэра.
— Мальчишка глухонемой, — пояснил он, — но вам лучше все равно не выходить, пока он не угонит овец. А вечером вас здесь уже не будет.
Капитан успокоился. Хозяин отрезал ломоть сыра, достал из корзинки пару лепешек, завернул еду в тряпицу и вышел. Он, несомненно, заметил, что двое из четверых покинули хижину, а сам Хорнблоуэр так и не ложился, но ничего по этому поводу не сказал. Пастушонок угнал отару, а Педро — так звали пастуха, причем имя свое он сообщил Хорнблоуэру с большой неохотой, — остался дома. С утра он торчал во дворе, занимаясь различными крестьянскими делами и время от времени внимательно оглядывая окрестности. Гостям он велел ни в коем случае не выходить из убежища. Сидеть целый день на одном месте, не имея возможности толком размять ноги, было не очень приятно, но роптать никто не посмел, понимая справедливость требования.
День тянулся невыносимо долго; особенно угнетающе давило вынужденное бездействие на капитана, чья активная натура не выносила ничегонеделания. Усилием воли он заставил себя терпеливо ждать, ни единым намеком не выдавая своего раздражения. Легче других перенес вынужденное заточение Клавдий, которому было не привыкать. Он так и проспал весь день, только дважды спустившись с нар, чтобы перекусить. Горацио порой восхищала, порой раздражала удивительная выдержка этого человека. Восхищала, потому что сам он не мог похвастаться такой же, а раздражала — потому что он завидовал в этом отношении Клавдию, хотя ни за что не признался бы в подобном чувстве даже самому себе.
Солнечный диск нырнул за горизонт, расцветив напоследок очистившееся от облаков небо на западе в нежную гамму тонов от багрового до бледно-желтого. Прошло совсем немного времени и сумерки разом опустились на землю, как это бывает в горах. Стремительно надвигалась ночь. С молчаливого согласия хозяина, Хорнблоуэр посчитал возможным покинуть душную клетку хижины и теперь стоял с ним рядом, вглядываясь в сгущающуюся темноту. Со стороны тропы послышался какой-то шум. Педро встрепенулся.
— Я думаю, это за вами, сеньор, — сказал он, — но лучше вам на время вернуться в дом.
Капитан послушно вернулся в хижину, но усидеть на месте не мог и принялся расхаживать по комнате, не очень подходящей для такого занятия, так как места в ней было еще меньше, чем на шканцах «малыша» «Пришпоренного». Проснувшийся Клавдий сполз вниз и уселся на табурет, наблюдая неотрывным взглядом за метаниями Хорнблоуэра. Когда это ему наскучило, он деланно зевнул и заявил, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Будь я на месте Господа, заставил бы Моисея вписать в скрижали еще одну заповедь: «Не суетись!»
Хорнблоуэр остановился как вкопанный и со стыдом почувствовал, что краснеет. Строго говоря, упрек не был заслуженным. Он сам не любил суетиться и не выносил суеты подчиненных. Просто в движении Горацио всегда легче думалось, но мошенник знать этого не мог, а со стороны его беспорядочное хождение выглядело, должно быть, именно так. И сделать он ничего не мог: Клавдий был сугубо штатским человеком и плевать хотел на субординацию, а уж язычок у него отличался такой остротой, какой позавидовал бы сам Рабле [35]. Хорнблоуэр попытался припомнить хотя бы одну статью Военного Кодекса, по которой священника можно было бы привлечь к ответственности за подобное высказывание, но так ничего и не придумал, а вступать в дискуссию с бывшим каторжником он считал ниже своего достоинства. Пришлось ограничиться кратким приказом замолчать, что Клавдий и сделал, но с такой ехидной ухмылкой, что сразу стало ясно, за кем осталось поле боя.
Дверь без предупреждения распахнулась, и в дом вошел Педро в сопровождении незнакомого мужчины. В чертах его лица проскальзывало что-то азиатское, а черная борода и густые усы только усугубляли первое впечатление. Пришелец был сравнительно молод, широк в плечах и его можно было бы назвать красавцем, если бы не отсутствие обоих ушей, на месте которых торчали уродливые обрубки. Клавдий от неожиданности отпрянул и сотворил крестное знамение, но Хорнблоуэр стоически поборол отвращение и глазом не повел, сохраняя на лице абсолютно безразличное выражение.
— Это вам принадлежит знак, сеньор? — задал без околичностей первый вопрос бородач, показывая сложенные вместе половинки ассигнации.
— Мне, — подтвердил Хорнблоуэр с легким наклоном головы, который, при желании, можно было посчитать за приветствие.
— Вы готовы отправиться в путь?
— Да. Полагаю, четверти часа на сборы моим людям будет достаточно.
— Нет, вы неправильно поняли меня, сеньор, — сказал разбойник, — речь идет только о вас. Ваши люди останутся здесь…
Хорнблоуэр хотел было запротестовать, но так и не сделал этого, потому что чернобородый, заметив, видимо, его состояние, поспешил объясниться:
— Вы можете не волноваться, сеньор. Ваши люди будут здесь в полной безопасности. Педро присмотрит за ними. Дело в том, сеньор, что атаман не знает пока, чего вам от него надо, вот он и приказал привезти одного старшего. Если вы договоритесь с ним, тогда можно будет переправить и остальных. Ну, а если не договоритесь, что тоже может случиться, — при этих словах бандит оскалился в волчьей усмешке, — вам они не понадобятся, а нам — тем более…
В аргументах чернобородого была своя логика. Как ни тоскливо было расставаться с друзьями и одному отправляться в неизвестность, Хорнблоуэр не колебался ни минуты.
— Очень хорошо, — объявил он. — Через десять минут я буду к вашим услугам, сеньор?..
Бородач то ли не услышал, то ли сознательно проигнорировал вопросительные нотки в обращении капитана, но имени своего так и не назвал. Он повернулся на каблуках и вышел, бросив через плечо:
— Десять минут, сеньор. Ждем вас у коновязи. «Ждем вас…» Выходит, посланец Запаты прибыл не один? Или он имел в виду Педро? Хорнблоуэр решил не ломать себе голову — все равно через несколько минут он так или иначе обо всем узнает. Но еще надо было прихватить свои вещи и предупредить Миранду, которого он решил оставить за командира в свое отсутствие. Собственно говоря, иной кандидатуры у него не было, хотя сержант Перейра подходил для этой роли лучше.
Наскоро переговорив с Мирандой в присутствии Педро, который еще раз заверил, что все будет в порядке, Хорнблоуэр взвалил на плечо мешок и пошел к коновязи. Здесь его ждали трое всадников. Одним из них был уже знакомый бородач, которого Хорнблоуэр мысленно окрестил «арабом» за восточные черты и хитрые, колючие и одновременно масленые глазки. Лица двух других всадников скрывала ночная тьма, да Хорнблоуэр особенно ими и не интересовался. Ему предстояло иметь дело с самим атаманом, поэтому на подручных можно было не обращать внимания. Четвертая лошадь без седока предназначалась, очевидно, ему. Капитан возблагодарил Небо, внушившее мистеру Марсдену мысль направить его в частную школу месье де Мерекура, где шевалье, помимо всего прочего, преподал Горацио несколько уроков верховой езды. Профессионального наездника, понятное дело, получиться из него не могло, но держаться в седле так, чтобы не отбить себе зад до костей на первой же миле, капитан все-таки научился. Он залез на своего коня и взял в руки поводья. Пускай сделано это было не очень ловко и не без некоторой опаски, но и без того страха, каким сопровождались все его прежние, к счастью немногочисленные, контакты с лошадьми.
35
Рабле Франсуа (Rabelais) — французский писатель, один из величайших европейских сатириков, родился в Шиноне, (в Турени), по одним известиям в 1483 г ., по другим — около 1495 г . Умер он в Париже в 1553 г .