Выбрать главу

    - Собирай удочки. На вечернюю зорьку пойдем с тобой, посидим у речки.

    У реки Федор в легкой, и совсем не назидательной манере рассказал Кузьме, что искренность и открытость - это похвальные качества в любом человеке, но свидетелями частной жизни людей должны быть очень не многие. Он легко и просто болтал о разных происшествиях в жизни Кузьмы, о которых не следовало никому рассказывать, и Кузьма слушал, кивал, следил за поплавком, убаюканный мягким и мелодичным голосом и в его голове кружилась мысль - да и зачем им, «младшим», рассказывать все это? Они ведь все равно не поймут и не оценят...

    В это время, Михаил Петрович, сидя в библиотеке, гладил обиженного кота и втолковывал сыну:

    - Ты, Петя, пойми. И я, и ты для него кто? Вот, то-то и оно, что дворовые люди. Отца он из собственного имения в свою науку взял, он же деда из крепости освободил и пожаловал купечество. И все равно... А Кузьку он возлюбил, как сына. Этого он никогда никому не скажет и себе даже не признается. Только если бы мы с тобой так отличились, что бы он сотворил?

    - В порошок бы стер, - кивнул Петр, - Это уж непременно. Уж выволочку бы знатную устроил. А Кузьке только голову немножко помутит, - Петр вздохнул, - да вот боюсь я, что от этой мутоты ему вреда больше будет, чем от ясной выволочки.

    - Не будет этого, - отрезал Михаил, - Ведьмаку ясный ум положен, и трезвое рассуждение. Иначе - пропадет. А Федор Михайлыч Кузьку не погубит. Я с детства помню... Он отца ни в грош не ставил, тот при нем слова вымолвить не мог, не то, что поперек молвить! Да ты и сам вспомни... Хоть ты мало этакого-то его видал... Как Кузьма родился, как сам-от из заточения-то вышел, с нами говорить-то по-другому стал, не по-прежнему. Словно в Кузьке есть что-то, Федору дорогое. Как посмотрит на Кузьму, затуманится... И испытания такого, что мне положил, прежде чем ведьмаком меня сделал, тебе - не назначит.

    Петр встрепенулся. Тема ведьмаковского испытания была для него интересом отнюдь не праздным. Михаил это заметил и погрозил сыну пальцем:

    - Даже не думай. Не моя это тайна, и не пытай.

    - Да нет, батя, я не про испытание... Отчего он в заточение-то попал? Как же они его одолели, а он потом вернулся и извел весь их Совет?

    - Не весь, да и не стал бы он... Троих только и извел. За дело, видно. Да и пользы от некроманта, да от ведьмы черной... А в гору себя заточить он сам позволил, оттого, что убил Отца Тишины бесчестно.

    - И что? Надо было их всех известь! Да под самый корень!

    - Ты пойми, дурья твоя башка, нельзя их известь под корень, новые придут, много тебе радости с того будет? А всех вампиров не изведешь никогда, да и нельзя! Равновесие... А дело в том, что - бесчестно. Со спины он его ударил, тот его и не видел даже.

    - Вранье, - убежденно ответил Петр.

    - Он сам так сказал, - веско возразил Михаил.

    Некоторое время помолчали. И Петр, и Михаил знали цену словам. Научил их этому Федор, умевший и лгать, и хитрить, и уклоняться от истины, и умалчивать правду. Одно было несомненно, если Федор прямо говорил что-то, то так оно и было. Да вот только в спину он не бил. И учеников своих наставлял - победить ударом в спину - значит поиграть бой. Навсегда.

    Михаил вздохнул и продолжил:

    - И знаешь же, с тех пор, как Кузьма родился, ни разу клинок не обнажал. Ни саблю, ни дагу, ни кинжал. Скальпелями только балуется.

    - Балуется... Я так саблей не смогу, как он скальпелем.

    - Сравнил мыша с горой. Где он учился, да как, да сколько веков? А ты того только и умеешь, чему он тебя научил. А он... кончились наши разговоры, вон, идут, рыболовы... Глянь-ка, щуку какую Кузьке приманил!

    Петр выглянул в окно. Кузьма нес в сетке здоровенную щуку, и сияющий его вид говорил о многом - и о том, что мальчишка и думать забыл о Пушкине, и о том, что щуку поймал  он сам. С какой-то долей неощутимой помощи Федора.

    - А ты говоришь... Если бы он со мной на рыбалку хоть раз пошел... Я бы наверно, со страху бы помер...

    Когда Кузьме исполнилось двенадцать лет, он в очередной раз задумался об ограничениях, наложенных на него родственниками. Обычный серый осенний день шел, как шел. Федор приехал как обычно. Дверь, как всегда, открыта - заходи, кто хочешь. Федор хотел. На веранде - ни души. Значит - все на кухне. Если вообще кто-то есть в доме. Федор снял куртку и ботинки, нашел «свои» тапочки и прошел темным коридором на кухню. В кухне горел неяркий свет, у плиты колдовала Людмила. Кухня, ее гордость и любимое место в доме, состояла из двух частей.

    Первая - старинная, отделанная диким камнем и кирпичом, с огромным камином, переделанным в очаг, с пучками пряных трав и косичками лука, причудливыми банками солений и медными, ярко начищенными кастрюлями.  Вторая - суперсовременная - кафель, фаянс, сталь, мягкие обтекаемые линии, кобальт и  хром, синий, серый и белый. В центре композиции царил огромный холодильник кобальтового цвета, скрывающий достаточно еды, чтобы прокормить армию средних размеров. В углу кухни стояла плита, ослепительной окраской и размерами ничем не уступающая холодильнику. В ней сейчас пеклись пироги.

    Федор несколько секунд постоял в тени, рассматривая ярко освещенную кухню, пахнущую пирогами и кофе, корицей, мятой и чем-то таким, от чего у Федора всегда щемило сердце... Обжитым домом.

    - Привет, Феденька, - сказала Людмила, не поворачивая головы.

    - Привет, Мила, - ответил Федор, выходя из тени, но, оставаясь за порогом, - Как ты всегда меня узнаешь?

    - Не знаю, Федь... Ты какое-то тепло приносишь...  Не знаю. Знаю, что это ты. Ты что на пороге стоишь?

    - Уже не стою, - Федор прошел в кухню, в круг света.

    Мила достала из недр ослепительно-синей плиты огненный противень и, через несколько мгновений Федор с наслаждением впился в лавово-горячий пирог.

    Из ниоткуда, как все кошки, возник Тихон, расчесал лапами усы и завел любимую песню:

    - Расскажу я вам, дети мои, сказку...

    - Ты, давай рассказывай, а мы пока пироги есть будем, - сказала Людмила, а Федор добавил:

    - С мясом.

    - А мне?! - возмутился кот.

    - Так ты же не хочешь? - удивилась Людмила, - Ты же сказки рассказывать станешь?

    - Позже расскажу! - заявил Тихон и тут же утянул с противня только что отрезанный кусок.