Трагедии

Поскольку страстны́е службы правятся всею общиной призванных к их свершению, поскольку все, допущенные к этим службам, непосредственно в них участвуют, они означаются словом «оргии». Поскольку же к участию в них уполномочены лишь определенные категории лиц (например, чрез известные сроки весь женский приход местного Дионисова святилища, поставленный под начало жриц-настоятельниц, или члены данного вакхического фиаса), — те же страстны́е службы называются «таинствами», или «мистериями»[616][617] [618]. Наконец, по их внутреннему значению для участников, они носят сакраментальное наименование «освящений» и «очищений» (teletai, katharmoi)[619][620], а участники, пока и поскольку они исполнены благодатью этих очищений, признаются «святыми» (hosioi). «Очиститься» (kekatharthai) и «освятиться» (ephôsiôsthai) — синонимы[621].

«Поминовение страстей» есть этиологический миф, ставший всенародным достоянием. Тайнодействия оргий потому именно и суть тайнодействия, или мистерии, что миф, предносящийся сознанию их участников, утаивается от «непосвященных», или «внешних», и раскрывается в самом священнодействии, от народа сокровенном. В словесном изложении он представляет собою для эллина уже не «миф», т. е. из уст в уста идущее и потому зыбкое предание о богах и героях, в целом, однако, утвержденное согласием и доверием всего народа, но в исключительных случаях сообщаемую со всею точностью отдельным лицам, не для разглашения, а для назидания, «священную повесть», или даже «слово неизреченное» (hieros logos, arrhêtos logos).

Афинагор, христианский писатель II века, видит в эллинских мистериях изображение божественных страстей[622] и ссылается, в подтверждение своих слов, на «отца истории»[623]. В самом деле, в V веке Геродот говорит уже языком позднейших мистиков о страстях Осириса, составляющих содержание египетских «мистерий», и о его гробе (II, 170). Поучительно во всяком случае, что он усматривает в них нечто сходное с культами Эллады и даже о гробницах (taphai) богов упоминает без удивления. С другой стороны, Диодор, называя Мелампа распространителем египетских страстны́х служений и легенд по Элладе и в этом смысле признавая его учение за первоисточник «всей эллинской священной истории о страстях богов»[624], исходит из утверждения Геродота, что «Меламп, от египтян научившись, и иное о богах раскрыл, и то, что узнал там о страстно́м служении Дионису, немногое в услышанном изменив»[625][626]. Заимствование из Египта, как мы выше видели, можно утверждать только по отношению к орфическому культу Диониса; показательна же в свидетельстве Геродота сама приводимая им аналогия, предполагающая действительную наличность религиозных фактов, подлежащих сравнению.

4

Мы видим, что знаменитый Эвемер[627], мифограф IV века, провозгласивший богов историческими героями незапамятной старины, только рационализировал героическую идею божественных страстей. Мистический синкретизм, какой мы находим у Геродота, утверждал, что боги страдают и умирают; рационализм заключил отсюда, что боги — люди. Исторический метод эпохи позволял аргументировать фактами: гробницу самого Зевса можно было видеть на Крите, близ Кносса[628]. Опровергая рационалистическую теорию, нужно было восставать и против мистического предания, как это делал, по поводу Зевсовой гробницы, Каллимах[629]:

Лгут критяне всегда: измыслили гроб твой критяне;
Ты же не умер, но жив, о Зевс, присносущный владыка!

Приходилось различать два рода богов: непреходящих и неизменных, «апатических» — с одной стороны, подверженных страданию и изменению — empatheis — с другой. Это различение сделал Эвемер[630], противоположив первой категории, куда он отнес души солнца, луны и ветра, — богов, на земле родившихся (epigelus theüs), каковы Геракл, Дионис, Аристей; это обожествленные признательным человечеством его благодетели, личности некоей сверхчеловеческой, во всяком случае, природы.

616

Steph. Byz. s. v. Agrai: mikra mystêria epiteleitai mimêma tôn peri Dionyson. Отсюда «эпоптии», т. е. созерцания посвящаемых. Что касается drômena, священных действ, они также были зрелищами для внешних, но исполнялись в Дельфах посвященными в их тайное значение фиадами; таковы — дельфийское действо убиения Пифона (mimêma tôs pros ton Pythôna tu theü machêŝ), с участием отрока, очевидно посвященного Аполлону или Дионису, — и особенно мистическая часть дельфийской hêrôis — успение и олимпийское венчание Семелы.

617

Отсюда «эпоптии»... — Этой мистериальной лексикой широко пользовался Эсхил в «Орестее»; подробнее об этом, а также об обвинениях в разглашении таинств, возможно, предъявленных Эсхилу, см. в кн.: Гусейнов Г. Ч. «Орестея» Эсхила: образное моделирование действия. М., 1982. С. 6—10.

618

...олимпийское венчание Семелы. — Таким образом, известное предание о сожжении Семелы в Зевсовом пламени мыслится здесь аллегорией небесного брака смертной женщины и божества.

619

Lobeck Agl. p. 304: bacchicorum orgiorum et nominis «teletê» exemplum antiquissimum praebet. Hesiodi locus ab Apollodoro excerptus, II, 2, 2 (emanêsan, hôs men Hêsiodos phêsin, hoti tas Dionysu teletas u katedechonto — о дочерях Пройта [пример вакхических оргий и древнейшее употребление слова «таинство» приводит Аполлодор, II, 2, 2, цитирующий Гесиода: «как говорит Гесиод, у них отняли рассудок за то, что они не приняли дионисийских таинств»].

620

...отняли рассудок... не приняли дионисийских таинств. — Дочери Пройта (Прета), пораженные безумием за то, что отказались участвовать в Дионисиях, были излечены Мелампом.

621

Rohde, Psyche I. S. 288, A. I.

622

Афинагор... видит... изображение божественных страстей... — Автор адресованного Марку Аврелию и Коммоду трактата «О воскрешении мертвецов» Афинагор утверждал, что воскреснуть предстоит не только душе, но и телу.

623

Athenagor, supplic. pro christianis 32: ta pathê autôn (intell. theôn) deiknyusi mystêria. Ibid. 28: Hêrodotos de kai ta pathêmata autôn phasi mystêria [Геродот называет божественные страсти мистериями]. Климент Александрийский намекает на происхождение мистических служений, мистерий, из героических тризн с их игрищами и страстными действиями в честь героев: mystêria agônes epi nekrois diathlumenoi (protr. II, 34).

624

Diod. I, 97.4: to synholon tên peri ta pathêton thêon historian.

625

Herod. II, 46: Melampoda — pythomenon ap’Aigyptu alla te exêgêsasthai kai ta peri ton Dionyson. oliga autôn parallaxanta. Выражение ta peri ton Dionyson означает Дионисовы страсти (ta Dionysu pathê — Dionys. Hal. 11, 19, Dionysu pathêmata — Paus. VIII, 37, 5) и ведет начало, быть может, от хоровых действ, где место бога было в середине хоровода (kyklios choros); откуда пошло и наименование актеров hoi peri Dionyson technitai [Дионисовы мастера].

626

В гл. I, § 5 (с. 12, 13), В. Иванов дает разъяснение: «Катартическое, т. е. очистительное, освободительное, целительное разрешение оргиастических преследований по обретении Дионисова имени ясно ознаменовано в мифе о Мелампе [Меламподе] (на значение этого персонажа указывает предание о существовании целой эпической поэмы под названием «Меламподия», повествовавшей о его целительном искусстве и приписываемой Гесиоду. — Г. Г.), которого Геродот считает первоучителем религии Дионисовой и установителем ее обрядов (установлением фаллагогий, как и насаждение Дионисова культа в Элладе вообще, приписывает «отец истории» Мелампу (II 49). Впрочем, безусловно настаивает только на первом утверждении и оговаривается, что остальное в дионисийском вероучении и богослужении лишь отчасти должно быть приписано Мелампу). Пилосский прорицатель Меламп, «черноногий» сын фессалийского Амифаона, обязанный дружбе змей своим могуществом ведуна, знахаря и очистителя, вещий дар свой получил, конечно, не от Аполлона, с которым был сближен только позднее, когда дельфийский бог овладел всею областью мантики, катартики и медицины, — но из недр земли и принадлежит, по особенностям своего мифа и своей генеалогии, к ликам сферы хтонической. (На хтонизм Мелампа указывает и то, что он считался первым травником: дочерей Пройта он лечил отваром листьев морозника, который греки называли «меламподовым отростком», или «пройтием», и молоком коз, которые паслись на этом растении. — Г. Г.). Другом змей стал он потому, что первоначально сам был змием: чернота ног, означенная в его имени, говорит на символическом языке древнейшего мифа о том, что нижняя половина его тела оставалась как бы погруженною в подземное царство, что его человеческое туловище кончалось, как у Эрихтония, змеиным хвостом. (Отдельной разработкой этого мотива является миф о том, как «Черноногий» излечил «Чернозадого» (Мелампига — Геракла), когда тот впал в безумие, — Г. Г.). И самое сближение с Аполлоном — того, кто выступает пророком Дионисовым, свидетельствует, что Меламп, по корням своим, прадионисийский демон-вещун, подобный Пифону и застигнутый распространением религии пифийского Аполлона раньше, чем сформировалась религия Дионисова. (По другим сведениям, Пифон — древнейший хтонический посредник между культами Аполлона и Диониса: когда Аполлону было четыре дня от роду, он убил Пифона на Парнасе, а кости его сложил в треножник, который Пифону достался от Диониса (в этом треногом котле варили его титаны); треножник Диониса — Пифона и стал важнейшим культовым атрибутом Аполлона. — Г. Г.) Как ипостась Диониса — Аида, Меламп оказывается узником, заключенным на год в источенную червями деревянную темницу — домовину (Меламп не только «черноногий», но и «чернокозий», как Дионис Меланайгис, один из аспектов Диониса — Аида; таковым же слывет Пифон... Культ Мелампа засвидетельствован надписями в Эгисфене, где коза — тотем, и миф помнит, что он был вскормлен козою. Далее: хтонический пес прадионисийского дикого охотника Актеона носит имя Меламп, или Меланхет («Чернокосмый»), — опять одно из наименований Диониса, — или, наконец, просто Меланей («черный»): эти прозвища рассматриваются, очевидно, как синонимы). Как та же ипостась, является он, далее, основателем фаллагогий, посвященных, как это твердо знает Гераклит, Дионису—Аиду (имеется в виду мифограф Гераклит, автор «Гомеровских аллегорий», стоик, живший в I в. — Г. Г.). Меламп жив в памяти мифа как возродитель мужского чадородия и устроитель экстатических плясок, в особенности же как организатор женского оргиазма и учитель здравого экстаза, неупорядоченность коего дотоле порождала разнообразные недуги и извращения. Упорядочение сферы женских исступлений обусловливает общение Мелампа с Дионисовой и пра-Дионисовой сопрестольницей Артемидою — или им обусловлено. В мифе о Мелампе еще слышны отголоски человеческих жертвоприношений, именно женских (гибель Пройтиды Ифинои во время катартического преследования, гибель женщин под развалинами обрушившейся темницы (см. Apollod. I 9 11—13; II 2 2; ср. тот же мотив заточения прорицателя в темницу-могилу в мифе о Главке и Полииде, III 3 2. — Г. Г.) и отроческих (повесть о ноже Филакса, отца Ификловва), при отмене коих выпитие крови было замещено питьем вина (ржавчина от ножа дается Ификлу с вином, как волшебное лекарство, pharmacon (Филакс (Филак), брат Кефала и отец Ификла, испугал сына, положив возле него окровавленный нож, которым он холостил баранов, и этот испуг оказался причиной бесплодия Ификла. Узнав, что его сторожевой пес, которого не могли одолеть ни люди, ни боги, поймал прорицателя Мелампа, Филак заставил пленника приготовить снадобье для сына: им оказалась ржавчина или, иначе, кора, затянувшая нож, который Филак воткнул в дерево; Меламп излечил Ификла за десять дней, благодаря чему у того родился сын — Приам (Apollod., I 9 4, 12). Существенным дополнением является здесь миф об излечении Телефа, губителя Дионисова виноградника, с помощью ржавчины того самого копья Ахилла, которым Телеф был ранен (Hyg. Fab., 99, 100; Apollod., II 7 4; epit. III 17). — Г. Г.).

По изображению на одной краснофигурной вазе (Roscher. Myth. Lex. II, 2573), Меламп, облеченный в пестрый хитон, противопоставлен как пожилой муж Дионису — юноше, одетому в такой же хитон, повязанному митрой и держащему в руке вакхический канфарос с вином, подле кумира Артемиды — Лусии; у подножья кумира расположились исцеленные Пройтиды, между тем как заклятая Лисса, богиня безумия, владевшая прежде дочерьми Пройта, с искаженным лицом, прячется за колонну с треножником; поодаль сидит Силен; на стене святилища висят рельефные ex-voto (дары, преподнесенные по обету. — Г. Г.), изображающие бешеную пляску сатиров, — намек на введенные Мелампом мужские пляски; в руках у одной Пройтиды и Диониса раскидистые ветви, у Мелампа и Силена — тирсы, так что стан преследуемых (женский) охарактеризован ветвями, а стан преследователей (мужской) тирсами, которым соответствует копье в руке исцелительницы Артемиды, — причем выдвинуто религиозное тожество обоих примирившихся, разоружившихся станов. Перед нами выдержанный в символах мифа исторический рассказ об укрощении обособленного и замкнутого женского оргиазма прадионисийской эпохи новым заветом религии Дионисовой». Тирс Диониса и копье Артемиды — это атрибуты различных типов: тирс представлял собой мнемонический комплекс, в котором еловая шишка указывает как на самого Диониса, вокруг которого, чтоб уберечь его от пламени, стал виться плющ, так и на огонь, в котором сгорела Семела (Eur. Phoen. 645—655; Philostr. Imag. I 14); отсюда — представление о тирсе как о факеле Диониса: этот редуцированный атрибут и отождествляется здесь с копьем Артемиды. Возможностью таких сближений объясняется стройность большинства анахронистических построений в мифологии и мифографии как древности, так и новейшего времени.

627

Эвемер — Более распространенное написание — Эвгемер.

628

Minuc. Fel., Oct. 21: ob merita virtutis ant muneris deos habitos Euhemerus exsequitur et eorum natales patrias sepulora dinumerat et per provincias monstrat, Dictaei Iovis, Apollinis Delphici, et Phariae Isidis, et Cereris Eleusiniae [Эвгемер говорит, что богами объявляли за доблесть или благодеяния, и перечисляет места рождения, отечество и могилы Диктейского Зевса, Дельфийского Аполлона, Исиды Фаросской, Цереры Елевсинской].

629

Callim. h. in Iovem, 8 sq. Срв. Rohde, Psyche I, S. 130.

630

По Диодору, у Евсевия, praep. ev. II, 2, p. 59 Dind.