В эллинстве то первобытное; еще не расчлененное единство мусических искусств, которое Александр Веселовский назвал, описывая его как общую всем народам начальную стадию поэзии[713], искусством синкретическим, оставило глубокие и неизгладимые следы как в нерасторжимом соединении поэтического слова с музыкой и пляской, так и в многообразных проявлениях закона «амебейности» (антифонии, респонсии, альтернации), от Гомерова запева: «ton d’apameibomenos prosephe», и амебейноного плача Гомеровых Муз до строфической архитектоники хоровой песни и агонистических форм эполиры, вроде, например, буколиазма[714]. Этим сказано, что драма существовала у эллинов in statu nascendi раньше эпоса и, поскольку передала последнему и свой патетический характер, и свою амебейность, должна быть предполагаема его праматерью (срв. гл. X, § 1). Спрашивается, как долго сохранялись остатки народного действа преимущественно на материке Эллады, в то время как в малоазийских колониях, на основах феодального быта, развивалось искусство аэдов.
Миметические пляски характера воинственного, уже только типически изображающие единоборство и гибель воителя, известны наравне с приуроченными к определенному месту и имени героя стародавними обрядовыми действами, каковы фракийские поединки на кургане Гарпалики[715]. Так, Ксенофонт в своем повествовании об отступлении десяти тысяч эллинов дает следующее описание воинских потех в эллинском стане, коими сопровождалось угощение пафлагонских послов: «Когда совершены были возлияния и спет пеан, первыми встали фракийцы и под звуки флейт плясали в оружии; высоко и легко прыгали они, размахивая ножами; под конец же один поражает другого, как всем показалось — насмерть, но тот лишь притворился убитым. Пафлагонцы вскричали, а нанесший удар снял оружие с побежденного и удалился с песнею во славу Ситалка; другие же фракийцы вынесли мнимого мертвеца. После того выступили фессалийцы из Эна и Магнесии и исполнили в оружии пляску, именуемую «Карпэей». Вот в чем она состоит. Один, сложив оружие наземь, представляет сеющего и пашущего, причем часто оглядывается, как бы опасаясь нападения; тем временем подкрадывается разбойник. Завидев его, первый схватывает оружие, устремляется навстречу идущему и сражается с ним за свой упряг. Все эти действия производятся ритмически под мелодию флейты. Наконец, или грабитель связывает пахаря и угоняет волов, или пахарь одолевает грабителя, скручивает ему руки за спину и гонит его, впряженного в плуг, вместе с волами [716]. В первом действе должно предполагать френетическое завершение, которое, вероятно, было опущено как неуместное на пиршественном собрании; во втором перед нами то соединение патетического обряда с магическим аграрным (karpaia от karpos? (плод), какое мы встречаем и в афинских буфониях[717]. Мотив поединка был, повидимому, любимым мотивом подражательных поминальных игрищ. Так можно, с Нильссоном[718], видеть в элевферейском сказании о единоборстве Ксанфа и Меланегида[719] этиологию обрядовых дионисийских действ, изображавших поединок[720].
Мимические пляски и плачи на заветных урочищах, у исстари прославленных курганов — mimeseis pathôn (стр. 194) — были видом древнейшего синкретического искусства и, не прекращаясь за весь эпический период, дожили до относительно позднего времени. Таковы были предположительно «хоры козлов» — tragikoi choroi — в Сикионе VI века, упоминание коих у Геродота, при всей его беглости[721], заставляет почувствовать в этом обрядовом действе исконное местное установление.
вернуться
Веселовский А. Н. Заметки по литературе и народной словесности. СПб., 1883.
вернуться
...буколиазм... — Пастушеская песнь.
вернуться
...фракийские поединки на кургане Гарпалике. — В гл. V, § 3 (с. 83), В. Иванов пишет «Единственною сопрестольницею Диониса у фракийцев, по свидетельству Геродота [V 7], была Артемида; преимущественно перед другими богами сочетается она с ним и в эллинстве. Фракийская дева-охотница и хищница Гарпалика, которую отец Гарпалик (т. е. «хищный волк», Ликург) вспоил молоком кобылиц и диких зверей, пойманная в сети земледелами и пастухами и ими убитая по убиении ее отца, а потом прославляемая на своем кургане амазонки кровавыми обрядовыми поединками и знаменуемая тотемом козы, — представляет собою страстную героическую ипостась древнейшей Артемиды, как ее отец — пра-диониса Арея».
вернуться
...встречаем и в афинских буфониях. — В гл. VIII, § 4—5 (с. 140—143) В. Иванов пишет: «Среди афинских исторических родов мы встречаем, по крайней мере, три рода, стоящих в ближайшем отношении к тотему быка. Эти роды суть: Бутады (Этеобутады, т. е. подлинные, исконные Бутады), Бузиги и Тавлониды. Имена первых двух совпадают со священными прозвищами (эпиклесами) Диониса: «волопас» (Букол — Бут) и «сопрягатель быков» (Бузиг). Ликург — наследственное имя в роде Бутадов...: характерный признак принадлежности рода к дионисийскому культовому кругу. О Тавлонидах известно, что они искони совершали афинский обряд «Буфоний», т. е. «быкоубийства». А именно, из их рода выбирались «быкобойцы» (бутины), и сам «быкоубийца» (буфон) был всегда Тавлонид, тогда как другие священнодействия при жертвоприношении были предоставлены двум элевсинским родовым коллегиям — Кентриадов и Детров, принадлежащим к элевсинскому роду Кериков. Первые (Кентриады) загоняли быка на медный помост «рожнами» (kentra); вторые (Детры, синонимически — Магиры [повара]) рассекали быка на части, после того как «быкоубийца» нанес ему удар священным топором, который предварительно оттачивали и ритуально передавали из рук в руки члены особой коллегии священнослужителей, при участии избранных девиц, на чьей обязанности лежало приносить нужную для оттачивания топора воду. «Рожны», или бодила (kentra), под коими разумеются пастушеские копья, составляют священную утварь буколических мистерий ... Заметим мимоходом, что наше «противу рожна прати», заимствованное из рассказа об обращении Савла в Деяниях апостолов [IX, 5], есть, в конечном счете, цитата из Пиндара или трагиков (Pind. Pyth. II 94; Aesch. Agam. 1624; Eur. Bacch. 785), которые, в свою очередь, заимствовали образ противящегося священнослужителям быка из обрядовой практики и фразеологии буколов: ибо если даже это уподобление было поговоркой уже в VI веке, тем не менее его отношение к сценам жертвоприношений и священного боя быков было тогда совершенно прозрачно... В «Агамемноне» Эсхила вестник Талфибий сравнивает ахейский флот, застигнутый бурею, со стадом, которое злой пастырь привел в бешенство и смятение, так что корабли стали один с другим бодаться и потом были разогнаны ветром во все стороны. Нам кажется, что поэту предносится сцена боя быков, подобного тем зрелищам, что давались на Крите в минойскую эпоху, в связи с культом быка и двойного топора [считается, что название критского Лабиринта восходит к греч. «лабрис» (двойной топор). — Г. Г.]. «Избавившись от морского аида, уже при свете белого дня», продолжает вестник (669), «мы, предавшись горестным заботам, пасли новую кручину», — дословно же «мы стали буколами новых страстей» — метафора, доныне, кажется, не понятая. По-видимому, поэт не хочет оставить мотив стада и пастыря и страстей стада и — как бы отзвучием к описанию бури — снова вызывает образ страстного действия буколов. ... У Эсхила «буколическое» значит «экстатически-страстно́е», и все перечисленные уподобления вполне осмысливаются лишь при их соотнесении к древнейшему оргиастическому культу страстей жертвенного бога-быка. ...Начались Буфонии в ту эпоху, когда божество Диониса в его отдельной от Зевса особенности еще не было установлено или повсеместно ве́домо и принято; как обряд, так и весь союз аттических буколов сохранил печать той ступени в развитии Дионисова культа, когда оргиастическое божество было мыслимо монотеистически, когда еще не знали сына Зевсова и чтили пра-Диониса под именем Зевса».
вернуться
Нильссон М. П., шведский филолог-классик, автор фундаментальных работ в области греческой религии и культуры; основные его труды были опубликованы в середине XX в.
вернуться
...Ксанфа и Меланэгида... — В пользу этого истолкования говорят эпитеты Диониса Ночного (Никтелия) и Черноэгидного (Меланэгида), о храмах которого рассказывает Павсаний (II 35 1; I 40 5).
вернуться
Nilsson в статье о происхождении трагедии, Neue Jahrbücher, 1911, 1, SS. 609—642, 675—696.
вернуться
...упоминания коих у Геродота, при всей его беглости... — Рассказывая о преобразованиях Клисфена, тирана Сикиона (ок. 600—570 до н. э.), Геродот пишет (пер. Г. А. Стратановского): «Клисфен отнял у Адраста [мифологический царь Сикиона. — Г. Г.] жертвоприношения и празднества и отдал их Меланиппу [фиванский герой. — Г. Г.]. Сикионцы же всегда воздавали Адрасту великие почести. ...Среди прочего, они прославляли еще и его «страсти» представлениями трагических хоров. Вместо Диониса они таким образом почитали Адраста. Клисфен же передал представления Дионису, а остальной культ — Меланиппу» (V 67).