Что за нечестивые слова, чужестранец! Как тебе не совестно перед богами и перед Кадмом, посеявшим землеродное племя?
Если мудрый человек выбирает для своей речи достойный предмет, то красота ее не должна возбуждать неудовольствие. У тебя же язык вращается легко, точно у благоразумного, но в речах твоих разума нет; а такой человек — смелый и красноречивый, но лишенный [270] ума, — бывает вредным гражданином.
Этот новый бог, над которым ты глумишься, — я и сказать не могу, сколь велик он будет в Элладе. Заметь, юноша: есть два начала, господствующие в жизни людей.
Первое — это богиня Деметра... она же и Земля; называть ты можешь ее тем или другим именем. Но она сухою лишь пищею вскармливает смертных; он же, этот сын Семелы, дополнил недостающую половину ее даров, он изобрел влажную пищу, вино и принес ее смертным, благодаря чему страждущие теряют сознание своего горя, напившись [280] влаги винограда, благодаря чему они во сне вкушают забвение ежедневных мук — во сне, этом единственном исцелителе печали. Он же, будучи сам богом, приносится в виде возлияний другим богам, так что при его посредничестве люди получают и все прочие блага.
<Второе начало — сын Зевса и Латоны, мой владыка Феб; и с ним сравнялся Вакх, получив равностепенный удел. В противовес кифаре он дал смертному роду приятную усладу флейты, которая чарует душу и возвращает молодость телу.> Он же и вещатель — вакхическое неистовство содержит крупную долю пророческого духа: мощной силой своего наития бог заставляет одержимых им говорить будущее. Он же, [300] наконец, вместе с ним приобрел и долю военной силы: не раз выстроенное и вооруженное войско было рассеяно внезапным ужасом, прежде чем его коснулось копье врага; а ведь и это — бешенство, насылаемое Дионисом. И ты увидишь еще, что он займет и дельфийские скалы, резвясь с факелами на двуглавой горе, бросая и потрясая вакхической ветвью, и будет велик во всей Элладе.
Нет, Пенфей, послушайся меня. Не слишком полагайся на свою [310] власть, воображая, что в ней для людей сила; и если ты так или иначе рассудил, но твой рассудок занемог, то не будь слишком убежден в правильности твоих рассуждений. Нет; прими бога в твою страну, принеси ему возлияния, дай посвятить себя в его таинства и возложи себе на голову венок. (Пенфей, с едва скрываемой досадой слушавший эту речь, хочет возражать; Тиресий движением руки дает ему понять, что он еще не кончил.) Конечно, не Дионис заставит женщин соблюдать целомудрие; это дело природы, и вот тебе доказательство: женщина целомудренная и в вакхических таинствах не даст себя совратить. Затем, ты издеваешься над тем, что он был зашит в бедре Зевса; я научу тебя, как следует правильно понимать это сказание. Когда Зевс вырвал его из пламени молнии и отнес младенца на Олимп, в жилище богов, Гера хотела изгнать его из неба. Тогда Зевс принял против нее [290] меры, какие мог только принять бог: он оторвал часть окружающего землю эфира, дал ей образ Диониса и выдал этот призрак, как заложника, гневной Гере. А со временем люди, извратив предание, согласно которому бог Зевс выдал некогда заложника богине Гере, и переиначив слова, распустили молву, что он был вскормлен в бедре Зевса. (Пенфей злобно смеется. Тиресий, после паузы, кротко и грустно продолжает; по всему видно, что его прежнее вдохновение оставило его.)
Как хочешь. Я же и Кадм, над которым ты глумишься, мы покроем плющом голову и пойдем плясать; правда, мы — седая чета, но что делать! так надо. Твои речи не заставят меня богоборствовать: ты поражен крайним безумием. Никакое зелье не поможет тебе, напротив: от зелья скорее всего произошла твоя болезнь.