Также и пояс твой недостаточно туго сидит, и складки твоего платья не в строгом порядке спускаются до ног.
И мне так кажется, по крайней мере с правой стороны; но с другой платье правильно свешивается до самого каблука.
О, ты назовешь меня еще первым из своих друзей, когда увидишь вакханок... (про себя) гораздо более целомудренными, чем ты ожидаешь. [940]
А скажи... в какую руку мне взять тирс, чтоб еще более уподобиться вакханке? В правую или в ту?
Его следует поднимать правой рукой, одновременно с правой ногой.
Я рад, что твой ум оставил прежнюю колею.
А сумею ли я поднять на своих плечах весь Киферон с его долинами и с самими вакханками?
Сумеешь, если захочешь. Раньше твой ум был болен, а теперь он таков, каким ему следует быть.
Не взять ли нам ломы с собой? Или мне поднять гору руками, упершись в вершину плечом?
Не разрушай капищ нимф и жилища Пана, где он играет на свирели!
Ты прав; не силой следует побеждать женщин; я скроюсь лучше под елями.
Ты скроешься так, как тебе следует скрыться, (с особым ударением) явившись коварным соглядатаем менад.
А знаешь, мне кажется, я захвачу их среди кустарников, точно пташек, опутанных сладкими сетями любви!
На то ведь ты и идешь подстерегать их; и ты наверно их захватишь... (про себя) если сам не будешь захвачен раньше. [960]
Веди меня прямо через Фивы; я — единственный гражданин этого города, решившийся на такой подвиг.
Да, ты один приносишь себя в жертву за город, один; за то же и битвы тебе предстоят, которых ты достоин. (После нового крайнего усилия над собой.) Пойдем туда; я буду твоим... (после некоторого колебания) спасительным проводником; а оттуда уведет тебя... (с ударением) другой.
Ты хочешь сказать: моя мать?
Высоко надо всем народом...
Для этого я и иду туда!
Обратно ты будешь несом...
Что за блаженство!
На руках матери...
Нет, это слишком пышно!
О да, так пышно...
Правда, я этого заслуживаю... (Забыв договорить фразу, уходит [970] неровной походкой, поддерживаемый своим рабом, закидывая голову и раскачивая тирс; все его движения дышат сознанием неслыханного величия и блаженства.)
О, ты велик, велик, и велики страдания, которым ты обрек себя; за то же и слава твоя вознесется до небес. Простирайте руки, Агава и вы, ее сестры, дочери Кадма; я веду к вам юношу на страшный бой, а победителем — буду я, да, Бромий. (Хору.) Что все это значит — покажет вам само дело. (Быстро уходит.)
ЧЕТВЕРТЫЙ СТАСИМ
Строфа.
Мчитесь же, быстрые собаки Неистовства, мчитесь на гору, где дочери Кадма водят хороводы; заразите их бешенством против того, кто в женской одежде, против безумного соглядатая менад. Мать [980] первая увидит его, как он с голой скалы или дерева поджидает ее подруг, и кликнет менадам: «Кто этот лазутчик, вакханки, явившийся сам на гору, да, на гору, подсматривать за бежавшими в горы кадмеянками? Кто мать его? Не женщина его родила, нет; это отродье какой-то львицы или ливийской Горгоны». [990]
Предстань, явный Суд, предстань с мечом в руке, порази решительным ударом в сердце его, забывшего и о боге, и о вере, и о правде, его, землеродного Эхионова сына!
Антистрофа.
Не он ли возымел неправую мысль и нечестивое желание пойти в безумный и святотатственный поход против твоих, Вакх, и твоей [1000] матери таинств, чтобы силой победить непобедимое? Нет, лучше беззаветная преданность богу человека: она лишь доставляет смертным безбольную жизнь. Не завидую я мудрецам; есть другое, высокое, очевидное благо, к которому радостно стремиться: оно состоит в том, чтобы дни и ночи проводить в украшающем нашу жизнь и богоугодном веселье, чтобы сторониться ото всего, что вне веры и правды, и воздавать [1010] честь богам.