В Лондоне от министра иностранных дел Галифакса знали, что существует оппозиция. Но была ли она подлинной?
Когда разразилось наступление на Западе, а попыток свержения Гитлера так и не произошло, кредит доверия германской оппозиции в Англии, да и в других странах, был окончательно подорван.
Оппозицию и режим сравнивали с бронированным кулаком, внутренняя часть которого была режимом, а поверхность – оппозицией. Поэтому было совершенно не важно, какой из двух факторов доминировал – внутренний или внешний. Кулак все равно оставался кулаком.
Но разве генералитет не происходил из кайзеровской эпохи? Разве не были почти все оппозиционеры немецкими националистами? То есть той партией и теми восточногерманскими юнкерами, которые, не долго думая, «нейтрализовали» Гинденбурга и определили его в немощные старцы, отправили в отставку Брюнинга, поскольку боялись разоблачения своей политики на Востоке и его скромной земельной реформы? Разве не германские националисты расчистили путь Гитлеру?
В глазах англичан и других эти юнкера были абсолютными реакционерами, а военная диктатура, – невзирая на социальный регресс, который англичан не волновал, – являлась большой угрозой миру. Англичанам был слишком хорошо известен прорусский настрой всего германско-прусского генерального штаба. Они знали о линии Секта, знали о поездках в Россию Гаммерштейна и его дочерей-коммунисток. Им также было известно и об испытаниях германского оружия, самолетов и танков. Потому они пришли к убеждению, что даже в том случае, если существующий режим будет свергнут германскими националистами и генералами, политика нового режима в общем и целом не изменится. Складывалось представление, будто военная каста жестоко обыграла друзей Запада и ищет подстраховку в Москве. Кроме того, в Лондоне не могли избавиться от ощущения, что их ловко провели.
Поэтому после майского наступления все более поздние предложения германской оппозиции отвергались. Ведь они, добившись власти, не поступят иначе, а станут продолжать гитлеровскую политику дружбы с Россией.
Полковник Остер называет дату нападения на Норвегию и наступления на западе
3 апреля по затемненным улицам Берлина едет автомобиль. Машина въезжает на Байришештрассе в Вильмерсдорфе и останавливается у дома № 9, неподалеку от Пройсен-парк. Из автомобиля, который сразу же отъезжает, выходит хорошо одетый человек. Едва он касается звонка, как дверь мгновенно отворяется. Полковник Остер в форме спешит навстречу своему гостю и вводит его в дом.
– Здесь мы одни, – говорит он.
Часы показывают 17.00.
Полковник Сас, голландский военный атташе в Берлине, садится напротив полковника.
– Как старому знакомому, должен тебе кое-что сообщить, – говорит Остер. Он серьезен и задумчиво подпирает рукой голову. – Речь снова идет о нападении…
– На Голландию! – испуганно восклицает Сас.
– Пока нет! Но в перспективе. Сейчас же на очереди Дания и Норвегия.
– Норвегия? – Сас сражен. – Отчего же Норвегия, что же нужно там немцам?
– Гитлер хватается за любой проект. Чем фантастичнее, тем лучше, – отвечает Остер.
Сас все еще не может опомниться:
– Если бы ты сказал: Голландия – я бы сразу в это поверил; но Норвегия?..
– Для нас это не так маловажно, как ты думаешь. Мы зависим от шведской руды, которая идет через Нарвик. К тому же Рёдер хочет использовать норвежские порты в качестве баз для подводных лодок.
Сас продолжает качать головой.
– Но как же, скажите, ради бога, они предполагают захватить Норвегию? Ведь германский флот такой малочисленный…
– Для безумца все возможно, – говорит Остер. – Правда, при этом ему следует отдать должное, ведь фактически не исключена возможность английской высадки в Северной Скандинавии. Но где же тогда ему брать руду, если Нарвик будет занят союзниками?
Голландский атташе теперь понимает. Какое-то мгновение этот план кажется ему не чем иным, как плодом больного воображения. Кроме того, он знает полковника слишком хорошо. Информация Остера всегда была надежной, а если иногда и не сбывалась, то из-за тех случайностей и перемен событий, которые невозможно было предугадать. Изменившиеся обстоятельства нередко делали необходимым принятие иных решений, и вот тогда предсказания Остера не сбывались. Вот как в прошлом ноябре. Они тогда встретились – голландец помнит точно, 7 ноября, – и Остер сказал ему: «12 ноября – наступление. Возвращайся в Голландию и предупреди свое правительство. Обо мне могут сказать, что предаю собственную родину. Но в действительности это не так. Я считаю себя гораздо лучшим немцем, нежели те, кто бежит вприпрыжку за Гитлером».