– Как вы думаете, что это значит? – спросил Китченер.
– Я полагаю, – ответил майор Тэйлор, – это значит, что, когда дело дойдет до большой войны, Турция, скорее всего, окажется союзником Германии. Если даже она не будет прямым союзником, то эффект ее присутствия на Кавказе отвлечет три российских армейских корпуса от Европейского театра военных действий.
Китченер подумал несколько мгновений и сказал:
– Я согласен с вами.
Уже несколько месяцев мы были свидетелями того, как Германия берет под контроль турецкую армию. Каждый день немецкие офицеры муштровали турецкие войска – и это, по моему глубокому убеждению, было подготовкой к приближающейся войне. Какие результаты были достигнуты, стало ясно, когда в июле был проведен большой военный смотр. Поводом явилось очень торжественное событие. В городе присутствовал султан; он сидел в красиво отделанном шатре в окружении своей маленькой свиты: там был и хедив Египта, и наследный принц Турции, и принцы королевской крови, и весь кабинет. Мы увидели, что за прошедшие шесть месяцев турецкая армия стала практически полностью прусской. Еще в январе это была недисциплинированная, оборванная толпа, а сейчас она бодро шагала гусиным шагом. Людей одели в серую немецкую полевую форму, их головные уборы по форме напоминали немецкие каски. Немецкие офицеры чрезвычайно гордились этим смотром. Превращение бедных турецких солдат в опрятно одетое, уверенное, прекрасно марширующее войско было поистине большим военным достижением. Когда султан пригласил меня к себе в шатер, я, естественно, поздравил его с прекрасным военным смотром. Он не выразил особого энтузиазма, сказав, что его очень расстраивает возможность войны; в душе он был пацифистом. Я заметил, что многих не было на этом большом немецком празднике, в частности французского, британского, российского и итальянского послов. Бомпар сказал, что он получил десять билетов, но не посчитал это за приглашение. С некоторым удовольствием Вангенхайм заметил, что другие послы из зависти не пожелали воочию убедиться в прогрессе, сделанном турецкой армией под немецким началом. У меня не было ни малейшего сомнения в том, почему у этих послов не возникло никакого желания посетить этот немецкий праздник; я их за это не винил.
В то же время у меня появились новые доказательства того, что Германия принимала активное участие в турецкой политике. В июне отношения между Грецией и Турцией достигли критической отметки. Согласно лондонскому мирному договору (30 мая 1913 года) острова Хиос и Митилена перешли во владения Греции[2]. Если посмотреть на карту, то можно понять стратегическую важность этих островов. Они стоят в Эгейском море, как хранители, контролирующие залив и порт Смирны. Очевидно, что любая сильная в военном отношении нация, обладающая этими главными точками, станет контролировать Смирну и все Эгейское побережье Малой Азии. По причинам этнического характера длительное пребывание этих островов во владении Греции представляло собой постоянную военную опасность для Турции. Население было греческим, и являлось таковым со времен Гомера; жители побережья Малой Азии также были греками; более половины населения Смирны, самого крупного средиземноморского порта Турции, было греческим, поэтому турки часто называли его Гяур-Измир, что в переводе означало Неверная Смирна. Хотя это греческое поселение номинально было оттоманским, никто там не скрывал своей привязанности к греческой отчизне. Эти азиатские греки даже старались вносить свой вклад в достижение национальных целей Греции. Кстати, острова и материк в Эгейском море являлись невоссоединенной Грецией, и то, что Греция была решительно настроена отвоевать их точно так же, как до этого захватила Крит, не составляло дипломатического секрета. Если когда-либо греки высадят свою армию на этом побережье Малой Азии, то не вызывает сомнений, что греческое население станет на их сторону.