Монархизм исповедовали также генералы П.Н. Врангель и А.П. Кутепов. В то противоречивое время в Добровольческой армии можно было услышать, как Корниловский полк распевает: «Мы былого не жалеем, царь нам не кумир», а в ответ на это Дроздовский полк, желая перекричать корниловцев, гремел: «Так за царя, за Родину, за Веру, мы грянем громкое «Ура!»{30}. Сильно подрывало авторитет белого командования и утвердившееся в сознании большинства офицеров-добровольцев мнение, что второй человек в армии, ее начальник штаба генерал Романовский — социалист. Именно этим в солдатской и особенно в офицерской среде объясняли все неудачи на фронте. Говорили, что он — злой гений Добровольческой армии, виновник гибели тысяч людей. В конечном счете, это закончилось тем, что генерал Романовский был застрелен в марте 1920 г. в Константинополе одним из офицеров.
Несколько позже, когда стало очевидным, что политические пристрастия разобщают участников Белого движения и не способствуют притоку в него свежих сил, вожди несколько скорректировали свои позиции, стали более осмотрительны и осторожны в высказываниях. Генерал Деникин, например, стал исповедовать «непредрешенчество». Суть его заключалась в том, что пока идет Гражданская война никакого политического устройства страны предрекать не нужно и всякие политические баталии надо отложить до победы над большевиками. Только после нее можно будет решать — какая власть должна быть в России: «... если когда-либо, — говорил он, — будет борьба за форму правления, я в ней участвовать не буду. Но, нисколько не насилуя совесть, я считаю одинаково возможным честно служить России, лишь бы знать уверенно, что народ русский в массе желает той или другой власти»{31}.
Безусловно, политические предпочтения участников Белого движения ослабляли его, но, используя формулу «непредрешенчества», их более-менее успешно гасили. Однако были еще и противоречия другого порядка, более существенные, которые буквально раздирали отношения между лидерами основных белых сил — добровольцев и казаков, пагубно отражались на результатах их боевой деятельности. Главной причиной раскола стал лозунг вождей Добровольческой армии — «За единую и неделимую Россию». Сам по себе он, наверное, не мог бы так пагубно сказаться на положении белого фронта и тыла, если бы командование Добровольческой армии не взяли его за основу стратегии и тактики боевых действий и если бы этот лозунг они не навязывали так настойчиво казакам. На Дону и Кубани он вызывал категорическое несогласие большинства казачьих руководителей, особенно членов Донского Войскового Круга и Кубанских Краевой и Законодательной Рад.
У казачьей старшины были другие намерения. Еще после Февральской (1917 г.) революции и в начале Гражданской войны наибольшую популярность среди казаков приобрели те политики, которые стали усиленно ратовать за создание Юго-Восточного Союза{32}. Их целью было обособление казачьих земель от центральной российской власти и создание своего государства как автономного федеративного образования в составе России или вовсе без нее. В это же время новое хождение получила и идея возврата так называемого «казачьего присуда»{33}.
На волне сепаратизма эти деятели были избраны в представительные органы власти своих областей и теперь, пользуясь определенной поддержкой казачьих масс, требовали от атаманов создавать казачьи армии и ни в коем случае не отдавать их в подчинение добровольческому командованию, настаивали на том, чтобы рассматривать Добровольческую армию как временного попутчика в борьбе с большевиками. Потом, когда разгорелась Гражданская война, эти деятели требовали оборонять от большевиков только границы своих республик и сулили казакам безбедную жизнь без России.
Поначалу наибольшие трения на этой почве возникли у командования Добровольческой армии с донскими руководителями и особую остроту приобрели при атамане Войска Донского генерале П.Н. Краснове. Идея создания Юго-Восточного Союза в то время воплощалась крайне медленно, дальше организационных съездов и конференций дело не продвигалось, и Краснов выступил с новой инициативой. Он стал ратовать за создание Доно-Кавказского Союза{34}. Таким образом, он хотел как бы реанимировать до конца не созданный Юго-Восточный Союз и в то же время получить в предполагаемом новом государственном образовании дополнительные для Дона преимущества. По этому поводу Краснов опубликовал свою декларацию, в которой претендовал на обширные не казачьи территории России. В пункте 15 ее прямо говорилось: «Границы Доно-Кавказского Союза очерчиваются на особой карте, причем в состав территории Союза входят Ставропольская и Черноморская губернии, Сухумский и Закатальский округа и, по стратегическим соображениям, южная часть Воронежской губернии со станцией Лиски и городом Воронежем, а также часть Саратовской губернии с городами Камышином, Царицыном и Сарептой{35}.