Прохожий.
(задумчиво перебивает)
Так спасся, — и сразу
как бы прозрел: я прежде был рассеян,
и угловат, и равнодушен… Жизни,
цветных пылинок жизни нашей милой
я не ценил — но, увидав так близко
те два столба, те узкие ворота
в небытие, те отблески, тот сумрак…
И Францию под свист морского ветра
покинул я, и Франции чуждался,
пока над ней холодный Робеспьер
зеленоватым призраком маячил, —
пока в огонь шли пыльные полки
за серый взгляд и челку Корсиканца{121}…
Но нелегко жилось мне на чужбине:
я в Лондоне угрюмом и сыром
преподавал науку поединка.
В России жил, играл на скрипке в доме
у варвара роскошного… Затем
по Турции, по Греции скитался.
В Италии прекрасной голодал.
Видов видал немало. Был матросом,
был поваром, цирюльником, портным —
и попросту — бродягой… Все же ныне
благодарю я Бога ежечасно
за трудности, изведанные мной, —
за шорохи колосьев придорожных,
за шорохи и теплое дыханье
всех душ людских, прошедших близ меня…
Муж.
Всех, сударь, всех? Но вы забыли душу
того лихого мастера, с которым
вы встретились, тогда — на эшафоте…
Прохожий.
Нет, не забыл. Через него-то мир
открылся мне. Он был ключом, — невольно…
Муж.
Нет, не пойму…
(Встает.)
До ужина работу
мне кончить надо… Ужин наш — нехитрый…
Но может быть…
Прохожий.
Что ж — я не прочь…
Муж.
Вот ладно!
(Уходит.)
Прохожий.
Простите болтуна… Боюсь — докучен
был мой рассказ…
Жена.
Да что вы, сударь, что вы…
Прохожий.
Никак, вы детский чепчик шьете?..
Жена.
(смеется)
Да.
Он к рождеству, пожалуй, пригодится…
Прохожий.
Как хорошо…
Жена.
А вот другой младенец…
вон там, в саду…
Прохожий.
(смотрит в окно)
А, — дедушка… Прекрасный
старик… Весь серебрится он на солнце.
Прекрасный… И мечтательное что-то
в его движеньях есть. Он пропускает
сквозь пальцы стебель лилии — нагнувшись
над цветником, — лишь гладит, не срывает,
и нежною застенчивой улыбкой
весь озарен…
Жена.
Да, лилии он любит, —
ласкает их и с ними говорит.
Для них он даже имена придумал, —
каких-то все маркизов, герцогинь…
Прохожий.
Как хорошо… Вот он, верно, мирно
свой прожил век, — да, где-нибудь в деревне,
вдали от бурь гражданских и иных…
Жена.
Он врачевать умеет… Знает травы
целебные. Однажды дочку нашу…
Врывается Джульетта с громким хохотом.
Джульетта.
Ах, мама, вот умора!..
Жена.
Что такое?
Джульетта.
Там… дедушка… корзинка… Ах!..
(Смеется.)
Жена.
Да толком
ты расскажи…
Джульетта.
Умора!.. Понимаешь,
я, мама, шла, — вот только что — шла садом
за вишнями, — а дедушка увидел,
весь съежился — и хвать мою корзинку —
ту, новую, обитую клеенкой
и уж запачканную соком — хвать! —
и как швырнет ее — да прямо в речку —
Ее теперь теченьем унесло.