Трагедия господина Морна

Владимир Набоков Трагедия господина Морна

АКТ I

Сцена I

Комната. Шторы опущены. Пылает камин. В кресле у огня, закутанный в пятнистый плед, дремлет Тременс. Он тяжело просыпается.

ТРЕМЕНС: Сон, лихорадка{1}, сон; глухие смены двух часовых, стоящих у ворот моей бессильной жизни… На стенах цветочные узоры образуют насмешливые лица; не огнем, а холодом змеиным на меня шипит камин горящий… Сердце, сердце, заполыхай! Изыди, змий озноба!.. Бессилен я… Но, сердце, как хотел бы я передать мой трепетный недуг столице этой стройной и беспечной, чтоб площадь Королевская потела, пылала бы, как вот мое чело; чтоб холодели улицы босые, чтоб сотрясались в воздухе свистящем высокие дома, сады, статуи на перекрестках, пристани, суда на судорожной влаге!..

(Зовет.)

Элла!.. Элла!..

Входит Элла, нарядно причесанная, но в халатике.

ТРЕМЕНС: Портвейна дай, и склянку, ту, направо, с зеленым ярлыком… Так что же, едешь плясать? ЭЛЛА:

(открывает графин)

Да. ТРЕМЕНС: Твой Клиян там будет? ЭЛЛА: Будет. ТРЕМЕНС: Любовь? ЭЛЛА:

(садится на ручку кресла)

Не знаю… Странно это все… Совсем не так, как в песнях… Этой ночью мне чудилось: я — новый, белый мостик, сосновый, кажется, в слезах смолы, — легко так перекинутый над бездной… И вот я жду. Но — не шагов пугливых, нет, — жаждал мостик сладко поддаваться, мучительно хрустеть — под грубым громом слепых копыт… Ждала — и вот, внезапно, увидела: ко мне, ко мне, — пылая, рыдая, — мчится облик Минотавра, с широкой грудью и с лицом Клияна! Блаженно поддалась я, — и проснулась… ТРЕМЕНС: Я понял, Элла… Что же, мне приятно: то кровь моя воскликнула в тебе, — кровь жадная… ЭЛЛА:

(готовит лекарство)

Кап… кап… пять, шесть… кап… семь… Довольно? ТРЕМЕНС: Да. Одевайся, поезжай… уж время… Стой, — помешай в камине… ЭЛЛА: Угли, угли, румяные сердечки… Чур — гореть!

(Смотрится в зеркало.)

Я хорошо причесана? А платье надену газовое, золотое. Так я пойду…

(Пошла, остановилась.)

…Ах, мне Клиян намедни стихи принес; он так смешно поет свои стихи! Чуть раздувая ноздри, прикрыв глаза, — вот так, смотри, ладонью поглаживая воздух, как собачку…

(Смеясь, уходит.)

ТРЕМЕНС: Кровь жадная… А мать ее была доверчивая, нежная такая; да, нежная и цепкая, как цветень, летящий по ветру — ко мне на грудь… Прочь, солнечный пушок!.. Спасибо, смерть, что от меня взяла ты эту нежность: свободен я, свободен и безумен… Еще не раз, услужливая смерть, столкуемся… О, я тебя пошлю вон в эту ночь, в те огненные окна над темными сугробами — в дома, где пляшет, вьется жизнь… Но надо ждать… Еще не время… надо ждать.

Задремал было. Стук в дверь.

ТРЕМЕНС:

(встрепенувшись)

Войдите!.. СЛУГА: Там, сударь, человек какой-то — темный, оборванный — вас хочет видеть… ТРЕМЕНС: Имя? СЛУГА: Не говорит. ТРЕМЕНС: Впусти.

Слуга вышел. В открытую дверь вошел человек, остановился на пороге.

ТРЕМЕНС: Что вам угодно? ЧЕЛОВЕК:

(медленно усмехнувшись)

…и на плечах все тот же пестрый плед. ТРЕМЕНС:

(всматривается)

Позвольте… Муть в глазах… но — узнаю, но узнаю… Да, точно… Ты, ты? Ганус? ГАНУС: Не ожидал? Мой друг, мой вождь, мой Тременс, не ожидал?.. ТРЕМЕНС: Четыре года, Ганус!.. ГАНУС: Четыре года? Каменные глыбы — не годы! Камни, каторга, тоска — и вот — неописуемое бегство!.. Скажи мне, что — жена моя — Мидия… ТРЕМЕНС: Жива, жива… Да, узнаю я друга — все тот же Ганус, легкий, как огонь, все та же страстность в речи и в движеньях… Так ты бежал? А что же… остальные? ГАНУС: Я вырвался — они еще томятся… Я, знаешь ли, к тебе, как ветер, — сразу, еще не побывал я дома… Значит, ты говоришь, Мидия… ТРЕМЕНС: Слушай, Ганус, мне нужно объяснить тебе… Ведь странно, что главный вождь мятежников… Нет, нет, не прерывай! Ведь это, правда, странно, что смею я на воле быть, когда я знаю, что страдают в черной ссылке мои друзья? Ведь я живу, как прежде; меня молва не именует; я все тот же вождь извилистый и тайный… Но, право же, я сделал все, чтоб с вами гореть в аду: когда вас всех схватили, я, неподкупный, написал донос на Тременса… Прошло два дня; на третий мне был ответ. Какой? А вот послушай: был, помню, вечер ветреный и тусклый. Свет зажигать мне было лень. Смеркалось. Я тут сидел и зыблился в ознобе, как отраженье в проруби. Из школы еще не возвращалась Элла. Вдруг — стучат, и входит человек: лица не видно в потемках, голос — глуховатый, тоже как бы подернут темнотой… Ты, Ганус, не слушаешь!.. ГАНУС: Мой друг, мой добрый друг, ты мне потом расскажешь. Я взволнован, я не слежу. Мне хочется забыть, забыть все это: дым бесед мятежных, ночные подворотни… Посоветуй, что делать мне: идти ль сейчас к Мидии, иль подождать? Ах, не сердись! не надо!.. Ты — продолжай… ТРЕМЕНС: Пойми же, Ганус, должен я объяснить! Есть вещи поважнее земной любви… ГАНУС: …так этот незнакомец… — рассказывай… ТРЕМЕНС: …был очень странен. Тихо он подошел: «Король письмо прочел и за него благодарит», — сказал он, перчатку сняв, и, кажется, улыбка скользнула по туманному лицу. «Да… — продолжал посланец, театрально перчаткою похлопывая, — вы — крамольник умный, а король карает одних глупцов; отсюда вывод, вызов: гуляй, магнит, и собирай, магнит, рассеянные иглы душ мятежных, а соберешь — подчистим, и опять — гуляй, блистай, притягивай…» Ты, Ганус, не слушаешь… ГАНУС: Напротив, друг, напротив… Что было дальше? ТРЕМЕНС: Ничего. Он вышел, спокойно поклонившись… Долго я глядел на дверь. С тех пор бешусь я в страстном бездействии… С тех пор я жду; упорно жду промаха от напряженной власти, чтоб ринуться… Четыре года жду. Мне снятся сны громадные… Послушай, срок близится! Послушай, сталь живая, пристанешь ли опять ко мне?.. ГАНУС: Не знаю… Не думаю… Я, видишь ли… Но, Тременс, ты не сказал мне про мою Мидию! Что делает она?.. ТРЕМЕНС: Она? Блудит. ГАНУС: Как смеешь, Тременс! Я отвык, признаться, от твоего кощунственного слога, — и я не допущу…