Владимир Набоков
Трагедия господина Морна
АКТ I
Сцена I
Комната. Шторы опущены. Пылает камин. В кресле у огня, закутанный в пятнистый плед, дремлет Тременс. Он тяжело просыпается.
ТРЕМЕНС:
Сон, лихорадка{1}, сон; глухие сменыдвух часовых, стоящих у воротмоей бессильной жизни…На стенахцветочные узоры образуютнасмешливые лица; не огнем,а холодом змеиным на меняшипит камин горящий… Сердце, сердце,заполыхай! Изыди, змий озноба!..Бессилен я… Но, сердце, как хотел быя передать мой трепетный недугстолице этой стройной и беспечной,чтоб площадь Королевская потела,пылала бы, как вот мое чело;чтоб холодели улицы босые,чтоб сотрясались в воздухе свистящемвысокие дома, сады, статуина перекрестках, пристани, судана судорожной влаге!..
(Зовет.)
Элла!.. Элла!..
Входит Элла, нарядно причесанная, но в халатике.
ТРЕМЕНС:
Портвейна дай, и склянку, ту, направо,с зеленым ярлыком…Так что же, едешьплясать?
ЭЛЛА:
(открывает графин)
Да.
ТРЕМЕНС:
Твой Клиян там будет?
ЭЛЛА:
Будет.
ТРЕМЕНС:
Любовь?
ЭЛЛА:
(садится на ручку кресла)
Не знаю… Странно это все…Совсем не так, как в песнях… Этой ночьюмне чудилось: я — новый, белый мостик,сосновый, кажется, в слезах смолы, —легко так перекинутый над бездной…И вот я жду. Но — не шагов пугливых,нет, — жаждал мостик сладко поддаваться,мучительно хрустеть — под грубым громомслепых копыт… Ждала — и вот, внезапно,увидела: ко мне, ко мне, — пылая,рыдая, — мчится облик Минотавра,с широкой грудью и с лицом Клияна!Блаженно поддалась я, — и проснулась…
ТРЕМЕНС:
Я понял, Элла… Что же, мне приятно:то кровь моя воскликнула в тебе, —кровь жадная…
ЭЛЛА:
(готовит лекарство)
Кап… кап… пять, шесть… кап… семь… Довольно?
ТРЕМЕНС:
Да. Одевайся, поезжай… уж время…Стой, — помешай в камине…
ЭЛЛА:
Угли, угли,румяные сердечки… Чур — гореть!
(Смотрится в зеркало.)
Я хорошо причесана? А платьенадену газовое, золотое.Так я пойду…
(Пошла, остановилась.)
…Ах, мне Клиян намеднистихи принес; он так смешно поетсвои стихи! Чуть раздувая ноздри,прикрыв глаза, — вот так, смотри, ладоньюпоглаживая воздух, как собачку…
(Смеясь, уходит.)
ТРЕМЕНС:
Кровь жадная… А мать ее быладоверчивая, нежная такая;да, нежная и цепкая, как цветень,летящий по ветру — ко мне на грудь…Прочь, солнечный пушок!.. Спасибо, смерть,что от меня взяла ты эту нежность:свободен я, свободен и безумен…Еще не раз, услужливая смерть,столкуемся… О, я тебя пошлювон в эту ночь, в те огненные окнанад темными сугробами — в дома,где пляшет, вьется жизнь… Но надо ждать…Еще не время… надо ждать.
Задремал было. Стук в дверь.
ТРЕМЕНС:
(встрепенувшись)
Войдите!..
СЛУГА:
Там, сударь, человек какой-то — темный,оборванный — вас хочет видеть…
ТРЕМЕНС:
Имя?
СЛУГА:
Не говорит.
ТРЕМЕНС:
Впусти.
Слуга вышел. В открытую дверь вошел человек, остановился на пороге.
ТРЕМЕНС:
Что вам угодно?
ЧЕЛОВЕК:
(медленно усмехнувшись)
…и на плечах все тот же пестрый плед.
ТРЕМЕНС:
(всматривается)
Позвольте… Муть в глазах… но — узнаю,но узнаю… Да, точно… Ты, ты? Ганус?
ГАНУС:
Не ожидал? Мой друг, мой вождь, мой Тременс,не ожидал?..
ТРЕМЕНС:
Четыре года, Ганус!..
ГАНУС:
Четыре года? Каменные глыбы —не годы! Камни, каторга, тоска —и вот — неописуемое бегство!..Скажи мне, что — жена моя — Мидия…
ТРЕМЕНС:
Жива, жива… Да, узнаю я друга —все тот же Ганус, легкий, как огонь,все та же страстность в речи и в движеньях…Так ты бежал? А что же… остальные?
ГАНУС:
Я вырвался — они еще томятся…Я, знаешь ли, к тебе, как ветер, — сразу,еще не побывал я дома… Значит,ты говоришь, Мидия…
ТРЕМЕНС:
Слушай, Ганус,мне нужно объяснить тебе… Ведь странно,что главный вождь мятежников… Нет, нет,не прерывай! Ведь это, правда, странно,что смею я на воле быть, когдая знаю, что страдают в черной ссылкемои друзья? Ведь я живу, как прежде;меня молва не именует; явсе тот же вождь извилистый и тайный…Но, право же, я сделал все, чтоб с вамигореть в аду: когда вас всех схватили,я, неподкупный, написал доносна Тременса… Прошло два дня; на третиймне был ответ. Какой? А вот послушай:был, помню, вечер ветреный и тусклый.Свет зажигать мне было лень. Смеркалось.Я тут сидел и зыблился в ознобе,как отраженье в проруби. Из школыеще не возвращалась Элла. Вдруг — стучат,и входит человек: лица не виднов потемках, голос — глуховатый, тожекак бы подернут темнотой… Ты, Ганус,не слушаешь!..