ЭЛЛА:
Теперь сюртук, перчатки — и готово!Отелло, право, я довольна вами…
(Декламирует.)
«Но все же я тебя боюсь. Как смерть,бываешь страшен ты, когда глазамивращаешь так. Зачем бы мне бояться, —не знаю я: вины своей не знаю,и все же чувствую, что я боюсь{2}…»А сапоги потерты, да уж ладно…
ГАНУС:
Спасибо, Дездемона…
(Смотрится в зеркало.)
Вот каков я!Давно, давно… Мидия… маскарад…огни, духи… скорее, ах, скорее!Поторопитесь, Элла!
ЭЛЛА:
Едем, едем…
ТРЕМЕНС:
Так ты решил мне изменить, мой друг?
ГАНУС:
Не надо, Тременс! Как-нибудь потомпоговорим… Сейчас мне трудно спорить…Быть может, ты и прав. Прощай же, милый..Ты понимаешь…
ЭЛЛА:
Я вернусь не поздно…
ТРЕМЕНС:
Иди, иди. Клиян давно клянеттебя, себя и остальное. Ганус,не забывай…
ГАНУС:
Скорей, скорее, Элла…Уходят вместе.
ТРЕМЕНС:
Так мы одни с тобою, змий озноба?Ушли они — мой выскользнувший раби бедная кружащаяся Элла…Да, утомленный и простейшей страстьюохваченный, свое призванье Ганускак будто позабыл… Но почему-тосдается мне, что скрыта в нем та искра,та запятая алая заразы,которая по всей моей странераспространит пожар и холод чудной,мучительной болезни: мятежисмертельные; глухое разрушенье;блаженство; пустота; небытие.
Занавес
Сцена II
Вечер у Мидии. Гостиная; налево проход в залу. Освещенная ниша направо у высокого окна. Несколько гостей.
ПЕРВЫЙ ГОСТЬ:
Морн говорит, — хоть сам он не поэт, —«Должно быть так: в мельканьи дел дневных,нежданно, при случайном сочетаньилуча и тени, чувствуешь в себебожественное счастие зачатья:схватило и прошло; но знает муза,что в тихий час, в ночном уединеньи,забьется стих и с языка слетитогнем и лепетом…»
КЛИЯН:
Мне не случалосьтак чувствовать… Я сам творю иначе:с упорством, с отвращеньем, мокрой тряпкойобвязываю голову… Быть может,поэтому и гений я…
Оба проходят.
ИНОСТРАНЕЦ:
Кто этот —похожий на коня?{3}
ВТОРОЙ ГОСТЬ:
Поэт Клиян.
ИНОСТРАНЕЦ:
Искусный?
ВТОРОЙ ГОСТЬ:
Тсс… Он слушает…
ИНОСТРАНЕЦ:
А тот —серебряный, со светлыми глазами, —что говорит в дверях с хозяйкой дома?
ВТОРОЙ ГОСТЬ:
Не знаете? Вы рядом с ним сиделиза ужином — беспечный Дандилио,седой любитель старины.
МИДИЯ:
(к старику)
Так как же?Ведь это — грех: Морн, Морн и только Морн.И кровь поет…
ДАНДИЛИО:
Нет на земле греха.Люби, гори — все нужно, все прекрасно…Часы огня, часы любви из жизнивыхватывай, как под водою рабхватает раковины — слепо, жадно:нет времени расклеить створки, выбратьбольную, с опухолью драгоценной…Блеснуло, подвернулось, так хватайгорстями, что попало, как попало, —чтоб в самый миг, как лопается сердце,пятою судорожно оттолкнутьсяи вывалить, шатаясь и дыша,сокровища на солнечную сушук ногам Творца — он разберет, он знает…Пускай пусты разломанные створки,зато гудёт все море в перламутре.А кто искал лишь жемчуг, отстраняяза раковиной раковину, тотпридет к Творцу, к Хозяину, с пустымируками — и окажется в раюглухонемым…
ИНОСТРАНЕЦ:
(подходя)
Мне в детстве часто снилсяваш голос…
ДАНДИЛИО:
Право, никогда не помню,кому я снился. Но улыбку вашуя помню. Все хотелось мне спросить вас,учтивый путешественник: откудаприехали?
ИНОСТРАНЕЦ:
Приехал я из ВекаДвадцатого, из северной страны,зовущейся…
(Шепчет.)
МИДИЯ:
Как? Я такой не знаю…
ДАНДИЛИО: