— И что же он сделал? — спросил окружной прокурор.
— Проскользнул в спальню с карниза и достал пробирку, где, как он думал, содержится яд. Я знал, что план предписывает добавить в стакан пятнадцать капель. Но Джеки, поколебавшись, вылил в стакан все содержимое пробирки. — Лейн сделал паузу и посмотрел на небо. — Это выглядело скверно — впервые он намеренно нарушил инструкции.
— И?.. — резко произнес Тамм.
Лейн устало посмотрел на него:
— Несмотря на то что план предписывал ему привлечь внимание к отравленной простокваше, прежде чем Луиза ее выпьет, Джеки этого не сделал. Он позволил ей выпить из стакана, наблюдая с карниза снаружи окна, и я видел разочарование на его лице, когда она выпила простоквашу и не обнаружила никаких признаков отравления.
— Боже милостивый! — воскликнул потрясенный Бруно.
— Не такой уж милостивый — во всяком случае, к этому бедному юному созданию… Моя проблема заключалась в том, что сделает Джеки дальше. Он уже не подчинился некоторым инструкциям, но теперь, когда план исчерпал себя, будет ли он действовать самостоятельно? Я твердо решил, что если Джеки на этом остановится и не будет предпринимать дальнейших попыток отравить Луизу или кого-либо еще, то я не стану никому сообщать о его вине, признаю себя побежденным и уйду со сцены. Мальчик должен был получить шанс избавиться от содержащегося в нем зла…
Инспектор Тамм выглядел смущенным, а Бруно сосредоточился на муравье, который тащил кусочек сухого листа.
— Я наблюдал за лабораторией, — продолжал бесстрастный голос, — единственным местом, где Джеки мог обзавестись очередной порцией яда — если бы захотел этого. К сожалению, так и произошло. Я видел, как он пробрался в комнату, снял с полки бутылку с надписью «ЯД» и наполнил пузырек ее содержимым, а потом ушел. — Лейн поднялся, ковыряя землю носом туфли. — Джеки приговорил себя, джентльмены. Жажда крови и убийства ударила ему в голову… Теперь он действовал по собственной инициативе — за пределами письменных предписаний и практически нарушая их. Я понял, что он неисправим и, оставаясь вне подозрений, будет представлять собой постоянную угрозу обществу. В то же время, если бы я разоблачил его, это привело бы к чудовищному зрелищу: мы обрекли бы общество мстить тринадцатилетнему ребенку за преступление, в котором, по сути дела, было повинно оно само…
Лейн умолк, а когда заговорил снова, его голос звучал по-другому:
— Эту трагедию можно назвать «Трагедией Игрек», как называл себя Йорк Хэттер. Он спланировал преступление, предназначая его для детективного романа, но создал чудовище Франкенштейна[62] в лице собственного внука, который осуществил план, пойдя гораздо дальше намерений Игрека. Когда мальчик умер, я решил притвориться потрясенным и не разоблачать его. Что хорошего могло бы из этого выйти? Для всех было лучше, что виновность Джеки осталась неизвестной. А если бы я сообщил о ней вам, когда ваше начальство и пресса требовали раскрытия дела, вы были бы вынуждены предать ее огласке…
Тамм собирался заговорить, но Лейн быстро продолжил:
— К тому же нужно было думать о Марте, матери Джеки, и, что еще важнее, о его младшем брате Билли, который также имел право получить свой шанс… При этом, инспектор, я не собирался позволить причинить вам вред. Если бы, например, вас понизили в должности за то, что вы не смогли поймать преступника, мне пришлось бы сообщить вам разгадку, чтобы вы могли сохранить свое положение…
— Благодарю, — сухо сказал Тамм.
— Но когда прошло два месяца, протесты заглохли и вы не пострадали, у меня больше не было причин утаивать факты от вас — как людей, а не служителей закона. Я только надеюсь, что с человеческой точки зрения вы поймете мои мотивы и сохраните в тайне ужасную историю Джеки Хэттера.
Бруно и Тамм молча кивнули — оба выглядели задумчивыми и подавленными. Внезапно инспектор, сидевший на траве, выпрямился и прижал колени к широкой груди.
— Мне кое-что непонятно в последней фазе дела. — Он сорвал травинку и начал жевать ее. — Каким образом мальчик ошибся и выпил за ужином отравленное молоко, предназначавшееся Луизе Кэмпион?