— Все на берегу. Тамара с дочкой на руках, мои мальчики…
Георгий Георгиевич, схватив бинокль, придерживая штурвал одной рукой, разыскал на берегу Тамару. «Какое у нее усталое лицо. Почему она так странно одета? В каком-то чужом пальто…» Он взглянул на то место, где стоял их дом, и увидел груду черных обгорелых бревен: «Пожар был!»
— Кажется, был пожар. — Клементьев пытался сохранить спокойствие, но голос его был глух.
Над «Геннадием Невельским» поднялся белый султан приветственного гудка, за ним — второй, третий. С берега доносились крики, люди махали руками, платками. Клементьев о тревогой осматривал завод, склады, бондарную мастерскую. Все цело.
Китобоец потерял ход и стал на якорь. Клементьев и Северов, за ними Мэйл и Ходов прыгнули в спущенную шлюпку, и она полетела к берегу.
Тамара ринулась навстречу, но Кошкарев, стоявший рядом, удержал:
— Сейчас они будут. Дайте мне Соню.
Тамара послушно передала девочку бондарю. Шлюпка ткнулась в песок, и из нее прямо в воду спрыгнул Клементьев, бросился к плачущей Тамаре. Целуя ее, он спрашивал:
— Что случилось?.. Пожар?.. Как произошло?.. Все целы?.. Тамара ничего не могла ответить. Она, прижавшись к мужу, удерживала слез. Он гладил ее по голове и говорил: — Не надо, ну успокойся, все будет хорошо. К Северову подбежали дети:
— Папа, папочка, а у нас был пожар!
Алексей Иванович, обхватив сыновей, закружил их:
— Я вам какие подарки привез! Настоящие ружья.
Мэйл стоял около шлюпки рядом с Ходовым, раскуривавшим трубку, на его лице было недоумение: «Где же Настя?».
Моряков обступили рабочие, расспрашивая о рейсе, о Японии. Отвечал Ходов, а Мэйл выбрался из кольца встречающих и увидел Ен Сен Ена, торопившегося к берегу. Джо пошел ему навстречу.
— Альён хасимника! — первым протянул руку кореец.
— Гуд дэй! — ответил на пожатие негр и тут же по-русски сказал: — Настья…
Ен Сен Ен метнул в сторону взгляд, оглянулся, нет ли кого поблизости, чтобы выручить его из тяжелого положения. Мэйл, не выпуская руки Ен Сен Ена, спросил:
— Где Настья?
Ен Сен Ен поднял голову и посмотрел в лицо Джо:
— Большое несчастье… — Он остановился.
— Говори! — потребовал Мэйл. — Говори!
— Загорелся дом капитана… — начал Ен Сен Ен и, повернув от берега, повел Мэйла к землянкам.
Они шли медленно. Ен Сен Ен, боясь взглянуть на Мэйла, рассказывал о случившемся. День стоял осенний, прохладный, но Ен Сен Ену было жарко и душно. Тяжело рассказывать человеку о постигшем его несчастье.
Мэйл смотрел прямо перед собой. Лицо его точно застыло. Он оборвал корейца:
— Где Настья?
— Там! — Ен Сен Ен указал на крайнюю землянку, и Мэйл побежал. Женщины, возившиеся у землянок, провожали его сочувственными взглядами и вздыхали:
— Бедный… лучше бы она умерла…
Джо сразу увидел Настю. Она сидела на скамеечке у дверей землянки, в ватной тужурке с чужого плеча, положив руки на колени. Ноги были в старых сапогах, голова повязана синим платком.
Вся ее поза выражала настороженность ожидания и обреченность. Глаза Мэйла остановились на Насте. Исхудалое, поднятое кверху лицо девушки было в багровых рубцах и пятнах. Глаза… глаза… Мэйл зашатался. Глаза, веселые, озорные и ласковые, в которые так любил смотреть он, затягивала красноватая пленка. Мэйл положил руку на губы, чтобы не закричать от боли, от жалости, от любви…
Настя неторопливо повернула в его сторону безбровое лицо и тихо спросила:
— Кто тут?
Голос ее был прежний, такой дорогой, близкий.
— Кто здесь? — Бледные губы слабо шевельнулись. — Почему молчите?
Голос Насти вернул Мэйла к действительности. Он видел прежнюю Настю, любимую, родную.
— Я, — Мэйл подбежал к ней. — Я, Настья.
— Джо! — в страхе и отчаянии закричала девушка и отшатнулась от него. — Уйди… не надо… уйди… не смотри!
Она закрыла лицо руками, но Джо отнял их:
— Настья…
Она отталкивала его, пыталась вырваться из его объятий, а он крепко прижал ее к себе.
— Настья… Настья…
— Уйди… Джо… — шептала девушка, обессилев. — Я слепая… Джо…
Но он не выпускал ее из рук, целовал, что-то говорил, мешая русские и английские слова. Но в этом сумбуре Настя слышала любовь, и сердце ее верило, что это не слова утешения, не жалость, а любовь, что сильнее всего, сильнее даже смерти.
Тамара рассказывала о пожаре, нервно сжимая руки. Она вновь переживала ужас, овладевший ею во время пожара. Георгий Георгиевич с болью смотрел на усталое, взволнованное лицо жены. На нем появились первые, едва заметные морщинки. Он, не стесняясь окружавших их моряков и рабочих, привлек к себе Тамару и ласково провел ладонью по ее щеке: