Соученикам я много рассказывал о своих приключениях, но не об участии в вооруженной борьбе, что было крайне опасно. Простое сопоставление советской действительности с рассказами о жизни за границей заставляло задуматься. По-видимому, кто-то на меня «настучал».
В начале ноября 1946 года вечером, когда рядом со мной никого не было, подошёл замполит (заместитель директора по политической части — была такая должность), пригласил в кабинет и закрыл дверь на ключ. Он — бывший фронтовик. Наши личные взаимоотношения были дружескими, как это иногда случается между подростком и много повидавшим обстрелянным солдатом. Вполголоса сказал: «Тебя не сегодня так завтра арестуют. У тебя на юге кто-то есть. Беги туда и запомни: знает один — не знает никто, знают двое — знают все. И если ты проболтаешься, я окажусь за решеткой вместе с тобой». (В летние каникулы я «зайцем» вместе с бывшими фронтовиками-инвалидами, занимавшимися спекуляцией, побывал в Грузии). Поблагодарил его и в ту же ночь поездом выехал в Москву.
3. Бродяжничество
Общий вагон поезда Москва-Тбилиси. Билет до Харькова в надежде, что дальше удастся проехать «зайцем». Однако, где-то в Донбассе «зайца» ссадили, и до Ростова пришлось ехать то на крыше, то на переходных площадках этого же поезда. Со времен войны на всех пассажирских поездах прорезиненный материал «гармошек» переходов был ободран и площадки оставались открытыми, а нерабочие тамбуры заполнены «зайцами». После Ростова один из таких тамбуров оказался свободным и я «захватил» его с помощью изготовленной мною ещё летом копии стандартного ключа для замков дверей пассажирских вагонов. Теперь как «хозяин» (обладатель ключа) впустил в тамбур несколько знакомых «зайцев»-попутчиков, с которыми расстался в Самтредиа. Они были благодарны, что ехали в относительном тепле, а не на продуваемых холодными ветрами переходах и крыше.
Встретился со знакомыми инвалидами и стал помогать им торговать на рынке солью и таранкой, которые мы перекупали у проводников поезда Астрахань-Батуми. Втроем жили в комнате, снятой в частном доме у грузинской семьи. После очередного запоя моих фронтовиков уехал от них на Украину.
Засуха лета 1946 года охватила Украину, Поволжье и юг России. Получилось, что я из благодатного Закавказья зимой угодил в голодную Украину. Но… мне в очередной раз повезло.
В Чернигове на вокзале познакомился со спекулянтами — бывшими фронтовиками, которые ехали за зерном в Литву. Им был нужен в качестве помощника шустрый мальчишка (внешне я был похож на 14-летнего подростка). Приехали в Паневежис, на рынке дешево купили несколько пудов зерна и в обратный путь. Билетов, конечно, мы не приобретали, а мой ключ позволял «комфортно» ездить в нерабочих тамбурах. После реализации зерна мне почти ничего не досталось и я, обидевшись, бросил своих партнеров и сам укатил в Паневежис.
На вокзале меня задержали и с другими пацанами из детской комнаты милиции направили в детский приёмник. Огромную массу беспризорных и безнадзорных детей пополнил голод 1946-47 годов: кто-то сам сбежал из дома, кого-то отпустили родители или даже выгнали, чтобы не умер от голода, кто-то по счастливой случайности не умер, но остался сиротой. Повсюду Министерством внутренних дел были организованы дополнительно детские приёмники-распределители. В Паневежисе я попал в недавно открытый детский приёмник.
Это был двухэтажный особняк на окраине города. Хозяева либо сбежали, либо были в ГУЛАГе. На первом этаже огромная гостиная, где поселили мальчиков, а на втором этаже — девочек. Другие помещения для обслуживающего персонала. Отмечу, что беспризорных прибалтов было очень мало, в основном: украинцы, белорусы и русские. Спали вповалку на полу на соломенных матрацах и таких же подушках. Укрывались армейскими одеялами. Отопление печное дровами. Самые лучшие места — поближе к печке — захвачены блатными. Новеньким — холодные места у входных дверей. Освещение керосиновыми лампами. Потому сразу после ужина все залезают под одеяло и кто-то рассказывает различные истории. В первый же вечер я стал рассказывать сказки или прочитанное в книгах. Всем понравилось и меня тут же переместили поближе к печке, а в дальнейшем дали кличку «сказочник».
О своем прошлом я не распространялся. Для анкеты — вымышленная легенда. Имя, отчество, фамилия, дата и место рождения изменены. Первоначально трудно было реагировать на новое имя.
Вскоре группу 14-16-летних подростков направили в ремесленное училище в Вильнюс. Я стал учиться малярному делу. Однако, в апреле 1947 года мой приятель по Паневежису был пойман с поличным на воровстве и избит. Я вмешался в драку с опасной бритвой в руках. На следующий день нас обоих собирались отправить в детскую колонию. Мы ночью сбежали.
Вновь мой ключ открыл нам нерабочий тамбур, в котором мы приехали в Ригу. На вокзале нас задержали и сопроводили в детскую комнату. Ещё в дороге мы договорились, что меняем свои данные в случае задержки милицией. Однако, мой приятель не знал, что у меня и без того вымышленные имя и легенда.
Детский приёмник и вскоре ремесленное училище на станции Приедайне у Рижского залива. Изучаем штукатурное дело. Здесь на реке Лелупе и Рижском заливе, наблюдая за инструкторами, новичками и спортсменами, научился неплохо плавать. Раньше умел держаться на воде и плавать на небольшие расстояния.
Через полгода по окончании ремесленного училища попал в воинскую строительную часть в Риге. Складываются хорошие взаимоотношения с бывшими фронтовиками. Вместе работаем, вместе отдыхаем: ходим по пивным и кафе (их в Риге много, а пиво хорошего качества), в кино и даже в театр.
После денежной реформы 1947 года группу строителей перебрасывают в город Советск (Тильзит). Ремонтируем полуразрушенные здания в центральной части города, прилегающей к реке Неман. В знакомом мне уцелевшем центральном кинотеатре те же кресла, но бархатная обивка ободрана. Немцы почти все выселены. Даже на непострадавших от боёв окраинах как после погрома. Магазины почти пусты. Спасает, что вольнонаёмные питаются в солдатской столовой с последующим вычетом стоимости питания из зарплаты.
Как-то при лёгком подпитии бригадир благожелательно заметил, что я свободно ориентируюсь в городе. И дёрнуло меня похвастать, что был здесь около 4-х лет назад и даже работал в прачечной, которая осталась неразрушенной, как и дом хозяина. Это стало известно командованию стройбата и кадровикам. В моей же автобиографии и анкете было записано, что я и мои родственники на оккупированной территории и за границей не были. Несдержанный язык и… существенный прокол в моей легенде! По существовавшему законодательству дача ложных сведений в анкете — уголовно наказуемое деяние. Чтобы не испытывать судьбу, собрал вещички и на попутной машине в Калининград (Кенигсберг), а оттуда поездом на Минск.
На вокзале в Минске познакомился с молодым человеком лет двадцати пяти, который по разнарядке работал на лесоповале в Карелии и сбежал оттуда. Ему и мне, самовольно покинувшим работу, грозило уголовное наказание в виде лишения свободы сроком до двух лет. Он пригласил меня ехать к его родным в Западной Белоруссии. Вместе в темноте «захватили» на двоих нерабочий тамбур с помощью моего ключа. Как правило, такие тамбуры вместо выбитых стёкол были заколочены досками с маленькими смотровыми окошками.
На одной из ближайших от Минска станций на переходную площадку поднялся мужчина с рюкзаком в руке. Зима, холод. Он стучит в противоположный также нерабочий тамбур и просит впустить его. Дверь открывается и у мужчины из рук вырывают рюкзак. Нам видно, что в тамбуре несколько человек, а здоровый верзила командует: «Прыгай», — при этом бьёт мужчину ногой. Тот еле удержался и перескочил на подножку. Стал просить, чтобы ему отдали документы и сапожный инструмент из рюкзака. Но верзила дважды ногой ударил мужчину по рукам и голове. Тот на полном ходу поезда полетел под откос в сугроб. Вмешиваться безполезно — силы неравны.