С одним из них, работавшим на РРЗ, я подружился. Пётр Мельников до войны учился в техникуме. Организовал из студентов воровскую группу, которая работала только на железнодорожных вокзалах. Проводили операции предельно просто: рекогносцировка, затем подход к отдельно стоящему чемодану с отвлечением внимания хозяина, накрытие чемодана своим пустым с прорезанной нижней частью, включение зажимов и спокойный уход. Ни разу не попались. Были всегда при деньгах и жили припеваючи.
Но началась война и их призвали в армию. Окружение. Плен. Чтобы выжить, пошёл служить в одну из русских воинских частей, воевавших против партизан. И провоевал на стороне немцев около трёх лет. Участвовал в подавлении варшавского восстания.
В Варшаве я неоднократно бывал проездом, а для Юры Тимофеева — это родной город. Именно случайный разговор о Варшаве и Польше нас сблизил. Пётр участвовал в боях вблизи того района Варшавы, где проживали Юрины родители — белоэмигранты из донских казаков.
Я ему рассказал почти всё о себе. Умолчал только о Балканах. Пётр был общительным парнем. Научил меня передёргиванию карт, некоторым особенностям при игре в «очко» и «буру» и нескольким картёжным фокусам. Показал как можно делать тайники, чтобы при обычном «шмоне» не могли найти спрятанного.
Однажды он попросил меня понаблюдать как охрана проверяет порожние и гружёные вагоны, входящие на территорию завода и выходящие с нее. Я понял, что Петр готовит побег. Рассказал в подробностях о нашей попытке. Он покачал головой: «Благодарите Бога, что на вас донесли. Попались бы сразу и вас пристрелили бы за нападение на конвоира».
На угольной шахте зеки работали в три смены, на рудоремонтном заводе — только в одну дневную. Окончен рабочий день. Строимся. Конвой недосчитывается одного. Переполох. Привлекают на поиски вольных второй смены. Безрезультатно. Уже в темноте гонят в лагерь. Конвоиры как цепные псы: бьют прикладами отстающих. Раньше этого не было.
Мне ясно кто сбежал. Хотя Пётр прямо не говорил о побеге, а тем более о точной дате, я ожидал его. Нельзя было тянуть до холодов. С Андреем и тёзкой своими соображениями не делился, памятуя Колину реакцию в совхозе.
Через несколько дней возвращаемся в лагерь с работы. У проходной всех заставляют смотреть на избитого, с опухшим в сплошных кровоподтёках и ссадинах лицом Петра Мельникова. Поймали его недалеко от Молотова (Перми), ближайшего к Кизилу железнодорожного узла, где Пётр надеялся окончательно скрыться от НКВД. В зону он больше не вернулся.
Интересна реакция заключённых на объявление войны с Японией. Сразу же посыпались заявления в лагерную администрацию с просьбой отправить на фронт для искупления вины кровью. Подал такое заявление и Пётр Мельников. Все открыто говорили, что вот теперь возможно столкновение Красной Армии с западными союзниками. И если это произойдёт, то от них пощады, особенно англичанам, не будет[6]. Но война быстро закончилась, а надежды на скорое освобождение и месть рухнули.
Наступила ранняя суровая зима. Выдали бывшую в употреблении тёплую одежду, но и она не спасала от морозов и ветра. Пробирала дрожь и коченели ноги и руки при длительных построениях и пересчётах, когда гнали на работу и с работы. При движении колонны можно было чуть-чуть согреться. В цехе — скорее к горячей батарее, а в зоне — к печке.
В овощехранилищах помёрзли овощи. Инвалидов, больных и нас троих направили на переборку картошки. Овощехранилища недалеко от зоны. На построение и пересчёт малых бригад уходит меньше времени. Почувствовали некоторое облегчение. Но какая-то добрая душа решила, что от нас будет больше пользы в столовой и на кухне. Уборка в столовой, чистка котлов, мытье посуды[7], а иногда и работа у плиты в качестве подручного повара облегчили нашу жизнь. Все время в тепле и сыты.
В ПФЛ почти армейские порядки. Нет уголовников, нет кастовости, почти нет воровства. Попавшиеся на воровстве жестоко избиваются. Азартные игры на пайку или одежду не допускаются. Лагерная жизнь значительно легче, чем в лагерях, где сидят уже осужденные. В остальном всё как и в тех лагерях.
В столовой донимают тараканы и крысы. В «спальных корпусах» — клопы, от которых нет спасенья. Не помогает и ежедневная борьба с ними. Забиваются в щели досок и брёвен, а когда люди спят, вылезают оттуда и «пируют». С потолка или с верхнего яруса нар на нижние просто падают прямо на спящих.
4. Освобождение
В конце января 1946 года Колю Бородина освобождают. За ним приехал из Сталино (Донецк) отец, потерявший на войне ногу. Приблизительно через неделю освобождают по малолетству и меня с Андреем. Андрей — серб, но выдаёт себя за русского. Адресом, сведениями о родных и частично легендой снабдил Андрея усыновивший (?) его казак. Легенду мы подкорректировали в Граце школой юных казаков. Говорил он с сербским акцентом, но на это никто не обращал внимания, принимая его за южный говор.
Получили какие-то справки, проездные документы и немного продуктов. Как добрались до Молотова — пробел в памяти. А из Молотова до Москвы ехали в общем вагоне, разместившись вдвоём на верхней, третьей, багажной полке. Вагон переполнен. В нашем отсеке (купе) ехал недавно демобилизованный, закончивший войну в Австрии солдат. Путь долгий и, естественно, что пассажиры знакомятся и кое-что о себе рассказывают. Когда солдат узнал, что мы освобождены из ПФЛ и были в Австрии, начались расспросы. Андрей «плывёт» и я всё время вмешиваюсь. Солдат гордо резюмирует: «Этот — показывает на Андрея — там не был. Врёт. А этот — указывает на меня — там был. Всё знает».
Такая подозрительность оправдана — слишком много подростков занимались поездными кражами. Всё остальное выветрилось из памяти.
Приехали в Москву на Ярославский вокзал. Я помог Андрею на Курском вокзале определиться с поездом (он ехал в Мариуполь). Распрощались. Сам вернулся на Ленинградский вокзал (возможно, он тогда назывался Октябрьским?) и сел в первый же поезд, идущий в сторону Калинина (Твери).
Глава VI. КАК ВСЕ НАЧАЛОСЬ
1. У «разбитого корыта»
Холодное, морозное утро. Железнодорожный вокзал. Трамвай, идущий в Заволжье на северо-западную окраину города. Мне ехать до конечной остановки. На стеклах толстый слой наледи. Дыханием отогреваю маленькую дырочку для наблюдения.
Восстановленный пролёт моста через Волгу — признак прошедшей войны. Взрывали мост красные при отступлении. Почти у окраины сожжённый и разрушенный квартал трех или четырёхэтажных жилых домов вагоностроительного завода. Разрушала его красная артиллерия.
Конечная остановка. Перехожу железнодорожную ветку, идущую на Васильевский Мох, и направляюсь к окраинному поселку. В поселке почти все бараки и сараи между ними сожжены или разрушены, но большинство двухэтажных деревянных домов целы.
Вижу остатки разрушенного барака № 6. Теперь понятно почему на письма не было ответа. Заходу в ближайший двухэтажный дом. Стучусь в дверь на первом этаже. Открывает женщина, одетая в пальто и с шалью на голове. Долго и удивленно смотрит на меня.
«Коля, ты ли это? Жив?!» — и заплакала.
Пока я отогревался у печки-голландки, подкладывая в неё дрова, ел картошку с солью, черным хлебом и подкрашенным кипятком без сахара, она вела свой печальный рассказ.
Застал я её случайно. Болеет, поэтому тепло одета. На работу не ходит — больничный лист. Живут в одной комнате несколько семей. Остальные на работе или в школе. Женщины и дети. Мужчин нет — не вернулись с войны. Живут впроголодь. Хорошо, что есть дрова — разбирают остатки развалин.
В этой же комнате после отступления немцев и возвращения из эвакуации жила мама с моим младшим братом. Но в начале 1942 года в лютый холод поехала в деревню за продуктами. Простудилась, слегла и больше не встала. Похоронили на ближнем кладбище. Прошло четыре года и теперь могилу найти невозможно. Ведь на этом же участке тогда хоронили тысячи и тысячи красноармейцев, трупы которых до самой весны 1942 года собирали на поле между нашим посёлком и лесом.
6
Такой же мстительный настрой казаков в лагерях отмечала и Е.Б. Польская. «Это мы, Господи, пред Тобою», Невинномысск. 1995 г.
7
Вся посуда и вёдра в лагерной, заводской и шахтерской столовых была склёпана из банок из-под американской свиной тушёнки. На РРЗ на её изготовлении постоянно работали два жестянщика из заключенных.