Задумался. Не вернуться ли в Воркуту? Но когда объезжал родственников, был у младшей сестры матери (тети), которая жила недалеко от Пятигорска. Местность мне понравилась и мы решили поменять место жительства. В феврале 1956 года мы уже были на новом месте. Была ли здесь организована слежка — не знаю. Однако, два раза приезжала женщина из КГБ с какими-то запросами, чтобы я подтвердил или опроверг их. Значит и здесь знали кто я и где живу.
К заслугам сотрудников КГБ можно отнести их молчаливость. Никто, даже мои близкие не знали, за что я был в Воркуте. Я иногда думал, что исподтишка будут вести травлю, но все было тихо. Правду говорил оперуполномоченный, когда отвечая на вопрос: — «Не будет ли травли по прибытии домой?», — сказал: — «Не болтайте языком сами и все будет в порядке. Посмотрите на справку об освобождении. Там не указано, за что отбывали срок».
Но советская власть всегда держала нас в виду. И не только нас.
Время шло. Я вырастил трех сыновей, трех орлов. Средний сын, закончив службу с благодарностями, решил посвятить жизнь военному делу. Подал документы в автомобильное военное училище. Все экзамены сдал на отлично. Но… не прошел мандатной комиссии (по сути, КГБ). Один из членов комиссии в чине майора подошел к сыну, похлопал по плечу и сказал, что сочувствует и посоветовал поискать профессию на гражданке.
Призывают на службу младшего сына. Попал он в строительный батальон на Байкало-Амурскую Магистраль (БАМ). Службу закончил с наградной медалью и благодарностью. С другом поступают в Новороссийское училище на корабельного повара: на мир посмотреть и себя показать. Заканчивают учебу с отличием. Сын — передовик, профорг группы. Когда капитан одного передового судна пришел выбрать поваров, ему посоветовали сына и его друга. Капитан привел их на корабль, лично проэкзаменовал на поварское и пекарское мастерство, выделил им каюты и в училище уже не отпустил. Узнав об этом, особый отдел училища снял сына с корабля. Спустившись на берег, сын зашел в училище, чтобы узнать: — «В чем дело?» Ему ответили: — «Вон отсюда!» Один из преподавателей в коридоре тихо сказал: — «Тебя не пустят не только в загранплавание, но даже в туристическую поездку в дружественную Монголию».
В деле сына была отличнейшая характеристика из воинской части, наградной лист к медали «За отличную службу», великолепная характеристика от комсомольской и профсоюзной организаций училища, благодарность администрации за хорошую общественную работу и учебу и рапорт капитана загранплавания о направлении сына с другом на его корабль. Сын зашел в особый отдел узнать, почему ему не дают визу. Сотрудница КГБ на его глазах порвала все эти документы, обрывки бумаг бросила ему в лицо и, брызгая слюной, в ярости заорала: — «Вон отсюда фашистский ублюдок, выродок! Чтобы твоего духа здесь не было!»
Сын рассказывал: — «Наверно, Бог вразумил меня смолчать и ничего не предпринять в ответ на оскорбление. Мне дышать было нечем. Вышел белый как мел. Друзья спрашивают: — «В чем дело?», — а я слово не могу выговорить». Позднее дирекция ему посочувствовала и сделала, что могла: дала направление в распоряжение Минераловодской железной дороги, где его приняли шеф-поваром в поезде Кисловодск-Москва.
В 1978 году я должен был выйти на пенсию по возрасту. Но стаж мой с 1956 года был маловат — не хватало около двух лет. Я знал, что время нахождения в плену и ГУЛАГе не войдет в стаж, но по моим представлениям, довоенная служба в армии и первые месяцы войны (всего около двух лет — как раз хватает до стажа) должны войти. Обратился в райвоенкомат за справкой. Предложили прийти через 10 дней. Захожу. Военком достает письмо из Архива КГБ, где написан полный текст моего приговора Западно-Сибирским военным трибуналом, и говорит: — «Пошел вон отсюда!»
Вспоминается и другое: мой дедушка, как истинно верующий, всеми уважаемый человек в станице, еще до рождения моего отца, был не то старостой прихода, не то каким-то завхозом церкви. Так вот меня, его внука, через полвека не принимали в комсомол, так как в анкете, которую я должен был заполнять, была графа: — «Был ли кто из родственников служителем культа?» И я был обязан писать: — «Мой дедушка занимал какую-то должность при церкви». И этого было достаточно, чтобы сказать: — «Пошел вон!»
Летом на каникулах моих товарищей брали в уборочную страду весовщиками. А меня нет. Я был на тяжелой физической работе. После уборки по приказу правления колхоза весовщикам выносились благодарности с вручением подарков. А мне нет.
Меня карали за вину и безвинно. Ладно — перенес. Детей моих карали безвинно — пережили. Боюсь, не будет ли такая кара и для внуков? Все может быть. Ведь у власти все те же коммунисты или их наследники, а палачи из НКВД-КГБ чувствуют себя вольготно и не думают о покаянии, но бесстыдно требуют «примирения и согласия» с ними от своих жертв.
Виктор Карпов
ДОЛГАЯ ДОРОГА В ЛИЕНЦ
«Я Петр Павлов, так меня хотел назвать отец по имени первых апостолов Петра и Павла», — писал мне казак из маленького хуторка Липова Калитвенской станицы. Пусть будет так.
Еще в 1919 году новые власти переименовали станицы на волости — чтобы казачьих названий не было, искореняли. Тогда эту дурь наши пытались объяснять местью Троцкого и компании за поход Мамантова да восстание верхнедонцов. Еще шутили по поводу замирения вешенцев с красными: «Припекеть и их, кобеля и того научили лизать свой зад…» (это когда куцему намажут гардалом под хвостом).
Первым председателем Калитвенской волости назначили Мирка Немальцева — казака нашей станицы. Доверили, как политическому заключенному: он был в ссылке на Лене после 1905 года. Вахмистр Немальцев в Юзовке (которая теперь Донецк) перед строем призвал станичников не выступать против взбунтовавшихся шахтеров, не выполнять полицейские функции. Не долго он председательствовал. Не смог выдержать террора ДонЧека, ОГПУ, которые постоянно и безвозвратно забирали казаков, заказывая волостному правлению новые списки заложников к следующему наезду.
Окончательным толчком к отказу от председательства стало следующее. На престольный праздник в станичный храм прибыло много верующих с хуторов — пардон, деревень! — волости. Служба шла и на улице. А тут комиссар продотряда Самбуров с комбедами — надо, мол, разогнать молящихся, работать де мешают. Обнаружили в одном месте 6 мешков зерна в соломенной крыше сарая, а хозяева в церкви, молятся. Служба же в престольный день долгая…
Командир продотряда Сердюков построил отряд и выступил: «Товарищи бойцы! Мировая контра…» — ну и так далее. Мол, разогнать богомольцев! Но тут в комнату, где заседал Немальцев, ворвался зам. председателя волости Роман Павлов, с криком: «Это вы дали согласие разогнать женщин, детей и стариков?» И уже вслед выбегающему председателю — «Нам не простит ни народ, ни история!» Только сейчас, почувствовав поддержку, председатель остановил Сердюкова.
С того случая Марк Федорович, ссылаясь на болезни, неграмотность и т. д., отказался от волости. Съездил на бывшую станичную толоку в Нижнерепную (от этого хуторка уже ничего не осталось), перевез туда в балку Репную, что впадает в речку Лихую, свой курень. К нему присоединились еще две семьи со станции, а также из соседних хуторов Липова, Богданова и Трифонова. Тошно им стало жить в родных местах. Так и образовался в балке, где ручей, хутор Немальцев.
Так по рассказам отца, а в 30-е годы и по своим наблюдениям, знал казачонок Петр, каково жить под большевицкими оккупантами.
Но и на новом месте не дали спокойно жить. Стали наезжать из ОГПУ — искали, не поселился ли кто из служивших у Мамантова? Тогда некоторых мамантовцев, бывших крепких казаков-добровольцев, нашли на целинных землях в Ремонтненском районе. Уехали они в степную глушь, сделали из дерна и глины полуземлянки. Забрали их в 28-м, с семьями погрузили на баржи и по ледяной еще воде отправили на север. Никакой крыши над головами. Дали пилы да топоры. Жгли костры, дремали на пепле, будили друг друга, чтобы не застыть. Выжили единицы. Никакой связи с внешним миром. В 1936 разрешили переписку, да кому и куда писать? Семьи остались без кормильцев много лет назад на безымянном берегу, а казаков увезли на баржах…