Немальцева вскоре пригласило в Москву общество политкаторжан, там он и прижился. А хуторок его имени продолжал переносить большевицкие эксперименты. В коллективизацию несогласных и просто косо посмотревших на комбеда высылали уже за «вредительство колхозному строю». Начались обобществление до последней курицы и хорошо организованный голод 1933 года. «Враги народа» дохли сами без хлебных карточек…
Но наступило лето 1941 года. Немцы еще только подходили к области, а уже поступил приказ эвакуировать колхозный скот. Но куда? Погнали к станции Николаевской (теперь село Литвиновка) в соседнем районе. А тут красноармейцы отбили Ростов, и попало всему начальству, бросившему город и на машинах с личным добром укатившему на восток. Решили навести порядок и у нас в станице. Те, кто отдавал приказ гнать скот, промолчали. Арестовали бригадиров-скотников, посадили в тюрьму на станции Лихая.
Там сидели они два-три месяца, пока при бомбежке не разрушили здание. Одни погибли, другие ранены. Среди последних и отец Петра Павлова. Арестанты разбежались.
Летом 42-го вывесили на сельсовете плакаты — пузатые немцы, и подпись: «Они хотят нас сделать горбатыми». Но вышла другая картина. Приехали двое, оба подтянутые, стройные. Спросили, где сельсовет. Мальчишки сбежались смотреть машину, это для наших мест тогда редкость была. Один из немцев по-русски попросил ребят обежать хутор и созвать сход. На сходе сказал: «Мы пришли освободить вас от ига коммунизма. Сегодня вы должны выбрать себе власть такую, какая была у вас до советов. И занимайтесь каждый своим трудом. Да не забудьте назначить себе полицейских, время сейчас тревожное, военное».
Жизнь пошла своим чередом. Убирали колхозный хлеб, немцы колхозы не разгоняли. Делили пшеницу, засыпали зерно для будущего урожая. Работали на себя. Где-то за 6 месяцев люди почувствовали душевную свободу. А в памяти хорошо сохранялись недавние события.
По осени 42-го к отцу Петра заявился давний односум по германской, все это время бывший в розыске как участник казни подтелковцев. Тогда же в окружной станице Каменской из добровольцев собрали две казачьи сотни. Первой командовал подъесаул Кривогузов, второй — сотник Сытин, рожак станицы Базковской, до войны заведующий скотобазой в Каменске. Зам. командира у него был хорунжий Щербаков со Старой станицы, что напротив Каменска. В Белокалитвенском районе был сформирован 1-й Синегорский атаманский полк в 1260 человек. И это тогда, когда отступающая Красная Армия угнала всех казаков призывного возраста.
На станции Репная был собран казачий взвод из молодежи ближайших хуторов под командой подхорунжего В. Раскатова и помкомвзвода И. Юрова с хутора Липова. Были и другие мелкие казачьи отряды из разных станиц; Петр помнил хорунжего Ефремова из Белой Калитвы. А еще сколько казаков пошло в полицию!..
Начало 43-го. Немецкая армия отступает. Командование понимает, что неприятель пополняется за счет молодежи из освобожденных районов, и немецкая комендатура приступает к ее эвакуации. Некоторые родители сами отдавали своих сыновей — верили, что немцы отступают временно.
Фронт еще близко не ощущался, а в Калитвенскую ворвалась прямо по снегу легковая автомашина с тремя автоматчиками. Заблудились. Майор спросил: «А немцев нет? Где атаман и полиция?» Но атаман Чурсин ликвидировал случайный десант.
На следующий день атаманов всех хуторов пригласили в Каменск, участников того короткого боя наградили, а на дорогах с тех пор появились казачьи заставы и дозоры. Все хорошо знали, что в каждой красной части есть особые отделы, и чем эти особисты занимаются. Понимали, что придется бежать от надвигающегося террора… Петр рассказывает:
«Организовывались хуторцы семьями и родственниками. На бричках в конной упряжке уходили на Украину. Так бежал с хутора Богданова возвращенец Коновалов. В июле 42-го он вернулся с Сорокинских рудников, где скрывался много лет. Зашел в родной дом, перекрестился на святой угол, где уже и полочки для икон не было. Сказал проживающей: «Михайловна, я хозяин куреня. Вернулся и прошу освободить мой дом». Без видимой обиды тогда семья коммуниста перешла в каменный флигелек…
С хутора Трифонова атаман Федор Гнилорыбов задержался, выехал после обеда верхом. Видит — на санках два немца, а впереди плетется, понуря голову его знакомый. Атаман сдернул винтовку, наставил на пешего: «К коменданту, марш!». Немцы повернули назад. Довез он спасенного до хутора Чичерина — «Иди, знакомые примут, а мне оставаться нельзя».
Казачьи сотни уходили на Украину последними, каждая сама по себе. Калитвенский атаман Чурсин долго не покидал станицу. Уже и красноармейцы ее занимают, начинаются поиски отставших, погони со стрельбой, аресты. Атаман укрылся в котловине у хутора Красный Яр, там и был застрелен.
Сотни перешли Миус и остановились на второй линии немецкой обороны. Сотня Сытина расположилась у Саур-могилы в деревушке с таким же на званием — не хотели уходить далеко от родных куреней. Весной из нее отобрали две группы казаков. 10 человек послали на обслуживание аэродрома, а 15 на фронт. Немцы тогда не доверяли охрану самолетов румынам. А сотня пошла дальше на запад. Следующая недолгая остановка — село Благодатное Амвросиевского района Донецкой области. Там уже стоял 1-й Синегорский атаманский полк под командованием войскового старшины — их называли белокалитвенцами. Нашу сотню влили в этот полк. Как сейчас помню: за селом на поляне полк выстроен по сотням. От села на вороном коне в черной бурке наотлет в сопровождении адъютанта легким наметом скачет командир полка Журавлев. «Здорово, станичники!» В ответ прогремело — «Здравия желаем, господин полковник!» Рассказал о порядке движения. Теперь, подходя к населенным пунктам, отдавалась команда «Запевай!» В каменской сотне в кавалерийском взводе запевалой был урядник Михаил Зорин. Почти всегда он запевал родную «Прощай, мой хутор Нижнерепный, прощайте, все мои друзья…»
Отец мой до самозабвения любил лошадей. И в колхозе был скотником, потом бригадиром. И я без волнения не могу смотреть на всадника, на его посадку, коня. Как я любовался тогда командиром полка — вот умеет сидеть на коню! Как влитой. Большая школа: действительная, германская, в гражданскую из простого казака стал вахмистром…
На привалах старики объяснили, как удалось сформировать свой полк. Казаков во время геноцида у них больше уцелело. Южнее Синегорского вниз по Донцу в междуречье Донца и Кундрючьей между станицами Усть-Быстрянская и Нижнекундрюченская сохранились непролазные леса, там в поймах рек годами прятались казаки. Порыли землянки. Питались подножным кормом, по ночам ездили подальше грабить сельповские лавки. Брали соль, спички, муку, одежду. Так и прожили добрых два десятка лет! А наши станицы Каменская да Калитвенская — голая степь… Впрочем, в этой части Донской области большевики особенно зверствовали, отсюда и реакция казаков — многие ушли к немцам».
Неохотно уходили станичники все дальше на запад. Немецкое командование постоянно отрывало от полка 15–20 казаков, а то и целый взвод — и на аэродромы, и для затычек всякого рода дыр. Такая участь постигла и нашу каменскую сотню. Забрали взвод — впрочем, шестерых отсеяли на медкомиссии, из-за слабости, нарывов от сырости и простуды. Исключили и юного Павлова. В сотню больных уже не вернули, и пришлось им идти по дорогам Украины искать своих свободно двигающихся хуторян-станичников.
«Своих синегорцев подполковник Журавлев держал при себе и в обиду не давал. Если в пути попадалась колонна с русскими пленными, он тут же, напустив на себя внушительный вид, подъезжал к начальнику конвоя и начинал объясняться на почти непонятном тому языке. Смотришь, уже договорились. Колонна останавливается. Адъютант подскакивает на коне чертом и кричит пленным: «Кто из Ростовской области, выходи ко мне!» Выходили по 20,30 человек, смотря какая колонна. У них спрашивали: «Будешь сражаться с большевиками за свою свободу?» Рассаживали по подводам, обмывали, одевали. Так немало спасли людей от верной гибели…
Полк ушел на Херсон. А мы, забракованные медкомиссией, соединились в конце концов со своими станичниками. Мы продолжали неохотно уходить все дальше от родного края, с передышками по несколько дней. Наши хуторцы ехали уже по пять человек на бричке, запряженной тройкой добротных коней. Нашли полуразбитую повозку, отремонтировали и отделили на нее слабого больного Петра. Так дошли до села Пушкино Винницкой области. Здесь недели две прожили: