Мы общались с итальянцами, жестикулируя руками и пальцами, учились произносить простейшие фразы. Они говорили, что мы лучше произносили их слова мягче, чем немцы.
Нашли предприимчивого итальянца. Один из наших молодых казаков передал ему хромую с лопнувшим копытом лошадь. Тот свел ее на колбасный завод, и через два дня передал хозяину 1600 лир. Сумма по тем временам большая. Казак немного выделил и нам.
Однажды в свой дом нас вдвоем с Сережей Оверчековым пригласила наша ровесница Концетти. Предложила посмотреть фотографии, открытки, послушать радиоприемник. Книги нас не интересовали, они были на итальянском. Но хозяйка подала нам одну книгу, чувствуя, что она нас заинтересует, помогла прочитать и назвала своим мягким языком автора — Петр Николаевич Краснов. Мы тут: «Си, си, это наш генерал, атаман!» Посмотрели об ложку, картинки, не прочитали и слова. Милая девушка, не задумываясь, тут же подала мне открытку с видом их города, ручку и попросила написать что-нибудь на память. Я выполнил ее просьбу. Старательным почерком написал: «Здесь был судьбой заброшен Донской казак Петр Павлов из Ростовской области станицы Калитвенской хутора Бородинова (Липова?)». Когда меня привезли в Союз, как я жалел об этом! Ведь была же причина остаться!..
Итальянцы спокойно жили и трудились на расположенном в этой части города авиазаводе. Нас удивляло, что они после работы никогда не спешили домой. Заходили в кафе, в ресторанчики, располагались за столиками, попивали вино и закусывали. Но пьяных среди них мы не видели. Велосипеды ставили здесь же, у входа в заведение, без всякого присмотра и гуляли допоздна. Один из наших пожилых казаков вышел под хмельком из ресторана уже в темноте, сел на велосипед и приехал в наше расположение. Наутро все увидели, посмеялись, а потом поругали виновника. Велосипед вернули хозяину. Помкомвзвода урядник Борисов дружил с одной семьей итальянцев. Посещал с утра жену, пока муж был на работе, кое-когда бывал у них и вечером, когда оба дома — для приличия. Этот-то Борисов и поручил нам троим: Никитину, Оверчекову и мне — аккуратно, чтобы не видели итальянцы, отправить двухколесную машину на место.
В ресторан или кафе заходили и мы, когда в кармане появлялись лиры. Садились вместе с итальянцами. Нам также подавали графин с вином и стаканы. Когда не было лир, заходили просто купить сайку — это такая маленькая булочка. Бывало, что немногие наши знакомые итальянцы приглашали нас к столу и угощали. Нас, молодых, они уважали и любили.
Обслуживали посетителей девочки нашего возраста — Дина, Эльза и Концетти. Хлеба у них не было, а были в ограниченном количестве сайки, и нам они две-три продавали. При встрече они нас приветствовали: «Манды, Пери, комыва?» (здравствуй, Петр, как дела?), — так мягко и приятно. И сейчас из всей прожитой жизни вспоминаю эти замечательные дни. Мы, 16-17-летние мальчишки, впервые попробовали настоящего виноградного вина и почувствовали начало любви. Ни музыкой, ни танцами нашему поколению увлекаться не пришлось.
Последним в Италию прибыл Белокалитвенский полк под командованием Синегорского хуторского атамана Журавлева, бывшего вахмистра, а теперь уже полковника. Так как он не имел специального военного образования, то ему за отличную организацию и формирование полка сначала присвоили звание хорунжего и по его просьбе оставили под его командованием полусотню казаков-синегорцев и близких к ним хуторов. С ними Журавлев вел боевые операции па опасных участках горных дорог, где активно действовали партизаны, и всегда выходил победителем. Всем остальным хуторским и станичным атаманам были присвоены чины подхорунжих. А все офицеры были определены в резервную офицерскую сотню.
Партизаны не успокаивались. От Торченто вверх по небольшой горной речке на расстоянии 5–6 км находилась электростанция Ведронза. Ее охраняло отделение из 8-10 казаков. Каждое утро проходила смена караула. Как всегда, на подводе с полной амуницией и тремя верховыми казаками ездили на смену. Дорога отличная, но с правой стороны проходила вплотную к скалистым горам. Однажды, минут через 10–12, как отъехал разъезд, послышались выстрелы. Через 2–3 минуты мчится наметом заседланная лошадь. По тревоге выступил взвод 3-ей сотни. Двигались цепью по дороге и сбоку — выше по скалистым горам. Никого не обнаружили. Пустые горы, скалистые выступы, заросли и еле заметные тропы. При обстреле караульные казаки соскочили с лошадей и залегли между каменных валунов, а подвода удачно прижалась к скале. Все обошлось благополучно.
Такое происшествие повторялось дважды. Тогда командование организовало секрет. Возглавил его 40-летний дядя Федя Иванов, который внимательно изучил местность, все тропы и свежие следы. И только на третий день засады на зорьке встретили они огнем чересчур беспокойных партизан…
Однако мы хорошо понимали, что дело идет к концу и воевать нам с местными патриотами ни к чему. Надо было дождаться конца войны. О плохом тогда старались не думать, к тому же были надежды на крушение большевицкого режима. Оглядывались на Власова и его РОА — был слух, что генерал связался с советским командованием. Даже песни пели —
И тогда в родной станице
Без ярма большевиков
Полетит свободной птицей
Счастье вольных казаков…
В Италию прибыли и наши казаки-эмигранты со всех европейских стран. Их по-прежнему не покидала мечта о России, о вольном Донском крае. Все строили планы своего более-менее сносного послевоенного будущего, не подозревая, что участь их уже решена.
Казаки думали о воспитании своей смены. По полкам и станицам, разбросанным по Фриулии, начали собирать молодых казачат. Пришло распоряжение и в наш полк. Командиры сотен вызывали молодых ребят и спрашивали: «Какое образование?» И с вещичками — в штаб полка. Оттуда уже по месту назначения. С образованием 9-10 классов, после собеседования — в юнкерское училище, а с 7-ю классами и не прошедших экзаменационной комиссии — в учебную команду, где готовили младших командиров.
Юнкерское училище было в городе Вилла-Сантина, учебная команда — отдельно в полупустом поселке. Здесь мы занимались в прекрасной двухэтажной школе, на втором этаже которой жили. Мы все удивлялись, где в Италии город, где село — даже если стоят два-три дома в горах, обязательно двухэтажные, кирпичные; таких хибар, как у нас, здесь не было…
Начальником нашей команды был есаул Письменсков из станицы Каменской, замом у него подъесаул Коваленко. Они же были и преподавателями (Письменсков до войны преподавал в школе в Каменской или Старой Станице). Из общеобразовательных предметов — русский язык, математика, история, военное дело; два раза в неделю священник читал Закон Божий. Молодой хорунжий занимался с нами строевой подготовкой и вел математику. В этом районе было спокойно, партизаны не появлялись. Часто приезжал полковник А.И. Медынский, возглавлявший и ее, и юнкерское училище.
Однажды на ровной местности, где мы занимались строевой, приземлился парашют с грузом: мешки с галетами, ящики с консервами и другими продуктами. Наверное, предназначался он партизанам — «патриотам Альп», как мы их называли — но попал к нам на кухню…
Но спокойная жизнь и учеба скоро закончились. Нашу команду где-то в середине апреля перебросили в населенные пункты Форни-Десотте и Форни-Дисопре — нести караульную службу. На небольшом расстоянии от нас в горах стояли дома, жители которых держали коров, овец, делали отличный сыр. Некоторые дома, куда мы ходили, были без крыш — следы бомбежек. Отношение к нам их жителей было нормальным.
Я ходил к одному итальянцу — кажется, звали его Артур, до войны он занимался ремонтом автотранспорта. Он жил над дорогой с матерью и младшей сестрой. Под предлогом посещения его мастерской я ходил, чтобы увидеться с 17-летней красавицей Диной.
18-летняя дочь есаула Письменскова встречалась с итальянским парнем, хорошо игравшим на гитаре. И так получилось, что преподававший у нас молодой хорунжий — видимо, приревновав девушку к этому итальянцу — донес в полицию, что начальник нашей учебной команды через свою дочь связан с партизанами. Ночью полицейские забрали есаула, сам хорунжий пропал безследно. Лишь после обеда все прояснилось и полковник Медынский привез нашего начальника. Всем было обидно и стыдно за случившееся.