Появились ходоки, усиленно приглашают на родину, обещают, что ничего не будет. Но пожилые казаки знали цену большевицких обещаний — качали головами: запахло Сибирью!..
Тут англичане привезли продукты:
— Получите на три дня. А завтра готовьтесь с утра грузиться в вагоны для отправки на родину.
Все сказано на чистом русском языке. В толпе шум:
— Не надо нам ваших продуктов и такой родины!.. Выдаете на верную смерть, лучше умереть здесь!..
Появились машины и танкетки с английскими солдатами. Шоссе было выше лагеря метров на 300–400, а параллельно реке еще выше под горами — железная дорога. Все предусмотрели предатели: река непреодолима, а со стороны дорог усиленное патрулирование…
День прошел в беспокойстве, выбросили черные флаги. Вечером объявили, что утром в 7.30 на молитву, как всегда. Сон не в сон, мерещились кошмары.
На зорьке, часов в 5 утра подползли поезда, тихо постукивая колесами. Прошли дальше вдоль Дравы к другим лагерям. В 8 часов вагоны остановились и прямо напротив 2-го Донского полка. Машины тоже подошли вплотную к его расположению. Все казаки на молитве. Возле огромного дерева выставили реликвии — иконы, кресты, — и черные знамена. Полковой священник служит на помосте у дерева.
Вплотную к толпе (ок. 1500 чел.) подползли открытые «виллисы» и бортовые грузовики. Англичане и, видимо, переодетые сотрудники совдеповской охранки молча смотрят. Прижавшись друг к другу, казаки продолжают молиться.
Один из бандитов в английском мундире на чистом русском объявил в громкоговоритель:
— Мы солдаты, получили приказ и должны его выполнять! Вы тоже солдаты и знаете, что значит для солдата приказ.
Начали отрывать по одному из толпы. Казаки вырывались назад, старались удержаться. Средних лет женщина — видно, эмигрантка первой волны — вышла с поднятой рукой, начала просить на английском, чтобы солдаты остановились. Но тщетно! Никакие мольбы не остановили исполнения дикого приказа. Эти люди, похоже, не были христианами. Женщину они аккуратно взяли под руки и посадили в легковую машину. Подвезли к палатке, присоединили к ней еще двух женщин, забрав их вещи, и к вагонам.
Шла пляска бесов. Хватают крайних и в машины, какая ближе. Крики, стоны, проклятия на всю округу. Петр с другом переглянулись — сопротивление бесполезно. Выскользнули из толпы, забрали вещи и отошли метров на сто. А крик и треск все усиливались. Вот знакомый Петру хуторец громко кричит:
— Касьян, держись!
И криком откликаются: — Касьян, держись!..
У Петра перехватило дыхание, на глазах слезы. Уже сели в вагоны, а в ушах все звенело: — Касьян, держись!..
Казаки знают — никакого Касьяна не было, это был крик отчаяния безоружного казака. Так подбадривает толпа на масленицу кулачного бойца…
Солдаты вошли в азарт. Приклады, палки — били, не разбирая. Отчаявшиеся бросались в воду, но выплыть в одежде было невозможно. У дерева таяли прежде плотные ряды. Подвозили казаков к вагонам, некоторые сразу под них — и в горы. По ним стреляли, они падали, убитые ли, раненые… И так по всему Казачьему Стану.
Выдавали англичане и совсем беспомощных — раненых из госпиталей. Хорунжего Часнык, у которого были перебиты ноги; одного полковника, добывавшего «союзникам» победу на полях 1-й Мировой, — у него англичане отняли протез и погнали безногого; из немецкого лазарета вытащили тяжело раненого в голову урядника Богданова…
Дорога в рабство
Первые вагоны закрывают, задние еще заполняют. В приделах охрана. Состав двинулся на восток — шум закончился, говорили почти шепотом в ожидании встречи с НКВД. Некоторые, правда, еще пытались бежать. Идет поезд среди леса, чуть не цепляя ветви. Казак лет 30–35 прыгнул под откос. Охранник поднял крик, с заднего вагона отозвались, но не стреляли. Может, успел скрыться?..
Переехали мост, остановились. Русские голоса, беготня, стук дверей. Вот и перед друзьями они открылись: — Вы-ыходи!
Десятки солдат с красными погонами и околышами фуражек, на погонах звездочки. Автоматы наготове. В колонну по три — и шагом марш. Через каждые пять метров автоматчик. Знакомый потом на много лет крик:
— Шаг влево, шаг вправо считается побег, стреляем без предупреждения!
Загнали на огромный завод, в цеха с оборудованием. Там уже на цементном полу с пожитками были казаки из Югославии и захваченные ранее офицеры. Посредине за столами по 3–4 солдата, в их числе женщины. Офицер руководит регистрацией, задает вопросы…
Казаки лежат, говорят шепотом. Вдруг все приподымаются, смотрят на проход. Идет маленький человек с кудрявыми седыми волосами в сопровождении бабы-капитана и советского сержанта. Это генерал Шкуро шел увидеть своих кубанцев и терцев, подбодрить казаков в черную минуту.
Подходили и советские офицеры. Один спросил:
— Есть кто с Раздорской?
— Есть! — приподнялся дядя Коля Быкадоров.
Майор подошел, они обнялись, перекинулись несколькими словами. Перед уходом офицер сказал: — Будьте готовы! Через час вернулся с двумя солдатами и увел Быкадорова и его 18-летнего сына. Вырвал своих станичников из будущего ада. Остальные от души позавидовали. Побольше бы таких станичников!
Дали пайку хлеба и кипяток. После регистрации — без остановок до румынско-советской границы. И дальше — остановки лишь по надобностям в чистом поле. Охрана присматривается, кто в чем одет. Без стеснения снимают часы, сапоги и другие вещи. Взамен дают заранее приготовленные дырявые ботинки. Шарят по карманам, ищут кольца, портсигары, зажигалки. Дома, небось, хвалились трофеями! Начали и казаки приспосабливаться: обматывают ноги тряпками, выходят в рваном, мажут грязью, чтобы не сняли.
Проезжали Харьковскую область, после города родной Донец. Когда громко застучали колеса, замелькали металлические фермы моста, казаки вздохнули, перекрестились, кланяясь своей реке: — Неси поклон на Родину!..
После Донца стало по ночам холодать. Повторяли горькие шутники: — Сибирью запахло, братцы!..
Даем стране угля
Большинство эшелонов с казаками шли в Прокопьевск. Состав с друзьями попал в Кемерово (бывший Щеглов). Остановился, не доходя шахты «Капитальная». Рядом за терриконом поселок Крутой, а вправо — основной поселок шахты Северной.
Погнали. На полпути встретили молодых немок почти без охраны. Идут босые, в тряпках, чунях. Обещали их «отправить на родину», а куда повезли — неизвестно. Разве отпустит советская власть молодые рабочие руки?
Казаков вселили в земляные бараки — два метра вниз и полметра над землей для маленьких окошек. Длина бараков 40–50 метров, ширина — 10–12. По всей длине и по краям нары. Отапливаются печками. Крыс и клопов — страсть Господняя! 10 бараков обнесены трехметровым деревянным забором и колючей проволокой. По углам зоны — вышки с пулеметами.
Не успели расположиться — вечерняя поверка. Утром — завтрак в столовой (такой же барак, только вместо нар столы со скамейками: баланда с капустой и соевая каша, откровенно пахнущая мышиным пометом). Потом молодых 14 человек вывели за забором копать «водопроводную траншею» — длиной 8, шириной 2,5, глубиной 2 метра. А чуть дальше — крестики деревянные (немки, своим ставили). Понятно, что за траншея. Земля зимой промерзает больше, чем на 2 метра, не покопаешь — вот хозяева ГУЛАГа и позаботились заранее…
На второй день разбили поротно — и в шахту всех, кроме дежурных истопников да вызванных на допросы. Назначили старших рот, а те уже распределяли на участки по 15–20 человек. Никакого инструктажа по безопасности, просто подходили к казакам: участок номер пять, пойдем со мной…
Десятники — обычно спецпереселенцы 30-х годов и местные.
Привел Петра десятник на штрек, где пройдено и закреплено 8-10 метров. Лежит отпалка угля, эдак тонн 15. Надо перекидать в сбойку, она идет под углом 45–50 градусов вниз к вагонам. Часов за 5 парень выбросил только треть кучи. Видя такое, привел десятник немку-колонистку. Та нагнулась — и кидает, кидает, как заведенная, за ней не успеть. Скоро заныла спина. Вспомнился плакат в сельсовете в 42-м году: «Немцы хотят нас сделать горбатыми!»…