Приезжавших в ту «оттепель» приглашали в органы. Предлагали стучать на бывших однополчан. Не успокаивались, пока не выдавливали хоть что-то — у них был план. Туфту гнать не рекомендовали, сильно обижались, если их, «кристально честных» чекистов, пытались обмануть.
Ночами не спали реэмигранты, обдумывая те щи, в которые по петушиному положению попали. Проклинали веселых развязно приветливых парней в посольствах. Говорили те правду, да не всю. Мол, в первые годы ссылали, судили, но сейчас всем свобода, возвращают дома, предоставляют квартиры… Пожалуйте на родину, домой! Первая доблесть советских надурить человека. Играли красиво одетые молодые негодяи на тоске по ковыльным степям…
Столь же нелегкие судьбы были предначертаны и нашим военнопленным, совсем уж ни в чем неповинным людям тем, кто был в немецком плену. Как встречала «великая советская родина» своих сыновей! Красивыми словами, веселыми песнями и непревзойденным враньем.
На одном из праздников дня победы друг Павлова Павел Александрович вспоминал, как бывших военнопленных везли поездом из немецких лагерей в Норвегии через Швецию. Единственно радостные мгновения. Остались живы, едут на родину. Шведские женщины, подростки на станциях несли им одежду, сувениры, сладости. Родину они сразу почувствовали, подъезжая к Ленинграду. У каждого вагона на подножках и в тамбурах появились автоматчики. При разгрузке не забывающиеся слова:
— Шаг влево, шаг вправо — считается побег! Стреляем без предупреждения!
Большевицкая родина приготовила им «отдых» после немецких лагерей. Французы своих пленных на 2 месяца отправили поправлять здоровье на лучшие курорты страны и мира. Наши «поправляли здоровье» на лесоповалах и рудниках…
Ариадна Делианич
Из книги ВОЛЬФСБЕРГ-373
Настоящая книга представляет собой не только отчет об интернировании в Вольфсберге, но и отражает настроения тех, кто с оружием в руках оправдали свое эмигрантство, приняв участие в борьбе с теми же врагами России, от которых пришлось уйти после гражданской войны 1917–1920 годов.
Автор книги, с женской интуицией, нашел те слова, которые нами, мужчинами, может быть, выговариваются с трудом.
Вопрос о поступлении русских эмигрантов в германскую армию был жгучим вопросом послевоенных годов: почти вся западная эмигрантская печать этот поступок осуждала, главным образом исходя из соображений тактики и приспособления к настроению стран своего пребывания, тактики, выработанной за столами редакций, причем об идеологической стороне вопроса говорить было не принято.
Не говорилось и о том, что мы 30 лет всему свету твердили об опасности коммунизма, что нам не верили, высмеивали нас за эту непримиримость, чтобы потом, когда стало уже почти поздно, с нами во многом согласиться. Вся эта 30-летняя непримиримость стушевалась во время войны, о ней молчали не только эмигрантские газеты, но и организации. Мне неизвестна ни одна политическая эмигрантская организация, которая своим членам порекомендовала бы поднять оружие против коммунизма, — воспользоваться этим случаем воплощения в жизнь всех постановлений и резолюций прошлого.
К счастью для эмиграции, психология отдельных лиц никогда не подпадала под влияние организаций или печати: люди и без них знали, что им нужно было делать.
И вот в Югославии несколькими честными, смелыми и решительными людьми, после объявления войны Советскому Союзу, было принято решение, единственно в этой части света приемлемое и правильное: принять участие в войне против исконного врага и стать в строй в одиночном порядке. Трудностей было не мало, но своего эти люди все-таки добились. Эти продолжатели традиций Русского Белого воинства остались такими же, какими и были в конце гражданской войны. Принцип был: с кем угодно — против большевиков. Гитлеру поверили не за его политическую программу доминирования немецкой расы, а за его антикоммунизм. Не поддерживали ли в своевремя русское добровольческое движение немцы в Балтике, англичане в Мурманске и Новороссийске, французы в Одессе? Даже чехи и прочие славянские добровольцы одно время помогали, чем могли и как могли, этому движению. Разочарование в гитлеровской политике в оккупированных областях России пришло гораздо позже, было уже поздно трубить отбой, и в силу тех же принципов пришлось продолжать, приняв все выходящие из них по следствия. Во имя этого принципа погибли русские люди в боях последних дней войны, когда все было уже потеряно, а они все еще продолжали борьбу; погибли и тысячи других русских людей впоследствии в лагерях Сибири.
Тогда же, в начале войны, оказалось, что с годами у многих до того изменилась психология, и они так ассимилировались с окружавшей их иностранной средой, что даже забыли, или нашли более удобным для себя на некоторое время забыть об этих старых принципах. Получились две категории эмигрантов: одни — готовые к жертвенности, несмотря на возраст, состояние здоровья и часто естественное положение, другие — посчитавшие более удобным оставаться дворниками и получать на чай.
Позже, уже на свободе, пришлось встретиться с еще одной категорией людей — «победителей», внешне таких же русских, как и мы, но в свое время попавших на запад, там проживших 30 лет и, благодаря среде и роду деятельности, впитавших в себя непонятную нам психологию. Они, по-видимому, искренне считали, что делают правое дело, добровольно борясь против тирана Гитлера в рядах союзных армий, Гитлера, до которого им, собственно, не было никакого дела, и которого они знали по карикатурам, а то, что они этим помогали нашим врагам — коммунистам, их, по-видимому, нимало не смущало. Один из них, пожилой человек, сказал мне однажды в разговоре об одном незнакомом ему журналисте из рядов казачьей дивизии: «Если бы я его встретил в бою, я бы ему прикладом размозжил голову». Не знаю, как поступил бы я, если бы автора этих слов после такого поступка привели ко мне пленным, но никому из нас и в голову не пришло бы поднять руку на своего: мы боролись с коммунистами. Человек, говоривший это, был добровольцем одной из союзных армий и исповедывал крайне правые политические убеждения, не помешавшие ему быть союзником коммунизма.
Все это, конечно, не относится к тем, кто, будучи мобилизованным, исполнял свой долг в отношении страны, давшей им подданство. Их уделом могли быть впоследствии конфликты морального значения.
История формирования русских добровольческих частей 2-й войны наглядно показывает, что большинство их членов ушло от спокойной жизни, хорошо оплачиваемого интеллигентного труда, оставив на произвол судьбы семьи и все созданное десятилетиями. Старые заслуженные офицеры поступали простыми рядовыми и рядовыми же гибли. В сформированные части в Югославии стали вливаться эмигранты из Болгарии, Румынии, Венгрии; русские техники из всей Европы попали в работающие тыловые организации. Отряд эмигрантов из Франции в 1943 году геройски погиб, до одного человека, на восточном фронте.
Доброе имя русского эмигранта было спасено, и оно продолжает стоять высоко в мнении тех, кто над этим задумывается.
Наступило время, когда печать перестала нас осуждать, а эмигрантские организации получили возможность продолжать выносить постановления и резолюции…
Положение на фронтах в апреле месяце 1945 года давало все основания предполагать, что война Германией была проиграна, и наша ставка против большевиков опять бита.
Продвижение западных союзников с юга Италии на север не беспокоило бы наш «внутренний» участок фронта, если бы не было сильного нажима их восточных союзников — югославских партизан, имевших у себя за спиной уже подходившие части красной армии, на наш отходивший и постепенно сокращавшийся фронт.
В то время, как 1-й Особый полк «Варяг» P.O.А., ведя ожесточенные бои с партизанами, ежедневно терял десятки убитых, соседи наши, германские полицейские части, теряли свою боеспособность, и было очевидно, что они войны долго не выдержат.