— Ну, что? — прибавил хрипло Анатолий. — Засыпались? Повезут нас всех «на шлепку» к отцу народов, а?
— Разве никто не вернулся? — спросила Ольга.
— Не только не вернулся, но еще раз приезжали и забирали. Мы в уборной отсиживались. Боимся, что завтра заберут нас всех «под метлу». Кто-то в сумерки попробовал бежать. Пристрелили…
Молча протянула майору документ. Он читал, и его лицо менялось.
— Это чудо! — прошептал он. — Это настоящее чудо! Меня уже годами ничто не могло удивить, но сейчас я просто потрясен! Это документ. Это пропуск, настоящий безапелляционный пропуск! Понимаете?
Чудо? Конечно, чудо. На всем пути целый ряд чудес. Не арестуй нас за мостом, мы не попали бы к капитану.
— Он же — адъютант командира корпуса! — повторял майор. — Командира корпуса! Это — шишка! Попробуй нас кто-нибудь остановить!
— А в машине всего два литра бензина… — растерянно сообщил Анатолий, с хрустом почесывая свою кудрявую голову.
— Нам только бы выехать на шоссе, выбраться отсюда! — ответил майор. — А там, как Бог даст!
Целую ночь готовились к выезду. С дверей «Опеля», стоявшего в углу за бараком, ножами соскребли красками написанные знаки РОА. Из каких-то тряпочек сшили сербский флажок на радиатор. Вещи были вынесены и уложены в задник машины. Закончив работу, прилегли, но это тоже была ночь без сна. Ждали рассвета. Нервы были натянуты до крайности. Понимая всю тяжесть положения, мы все еще не доверяли своему спасению, и нас мучила совесть, что только мы, мы одни, сможем с Божьей помощью вырваться отсюда…
В темноте вспыхивали огоньки папирос. Ольга тихо плакала, уткнувшись в подушку. Она положила рядом с собой китель мужа, обвила его рукавами свою шею, и иной раз было слышно, как она повторяла его имя: — Зачем? Зачем, Сереженька?
Где-то вдалеке, вероятно в селе, выли, как к покойнику, собаки.
С постели майора то и дело вспыхивала зажигалка, освещая циферблат часов. Мы все с открытыми глазами ждали завтрашнего утра — утра 29-го мая.
ДНИ ПРЕДАТЕЛЬСТВА И СТРАДАНИЙ
…Прошло четырнадцать лет. Перелистывая странички записной книжки, читая короткие, деловые фразы, я вдруг снова становилась свидетелем всего пережитого — того, что не могут стереть годы, ни вызванная нервной работой забывчивость. Легко забыть то, что произошло на прошлой неделе, даже вчера, но май 1945 года врезался в мою память навсегда, и стоит только мысленно сдуть пыль с календаря воспоминаний, как перед глазами встают люди, встречи, события, факты…
Не так давно мне задали вопрос: — как это возможно, что все генералы, офицеры и казаки, ставшие жертвами Лиенцевского предательства, так доверчиво пошли на смерть или в ссылку?
Привыкшие к честности, к понятиям об офицерском слове, к русскому отношению к пленным, никто из них, очевидно, не мог предполагать, что с ними так вероломно поступят офицеры королевской английской армии. Сдаваясь в плен, все верили, хотели верить, или сами себя убеждали в том, что борьба с коммунистами не закончена, что она переходит в новую фазу, и что западным союзникам должна быть ясна причина, побудившая русских людей надеть немецкие формы. Когда, однако, жуткая истина стала перед ними во всем своем уродстве, проявил себя русский фатализм и лозунги: «на миру и смерть красна» и «один за всех, все за одного».
Записывая эти воспоминания, возможно, я невольно опускаю важные факты, уже упомянутые в многочисленных описаниях событий в Лиенце, за счет моих личных наблюдений и переживаний, но мне кажется недопустимым расширить рамки этой книги, цель которой дать только то, очевидцем чего я сама являлась.
…На заре 29-го мая, тихо, как тати, мы вышли из барака. Лагерь еще спал или, вернее, притаился. Оставшиеся люди прятались по комнатам и не выходили на улицы.
Сели в автомобиль. Я в сербской форме и Ольга сзади, Анатолий за рулем, а майор рядом с ним, в сером комбинезоне, как «помощник шофера».
Какое это было утро! Как природа была далека от человеческой гнусности! Я и сейчас вижу голубовато-сиреневые, в дымке рассвета, очертания гор и нежно-бирюзовое небо. Лето, теплынь — Богом посланная радость. Роса на траве и деревьях, пение птиц; веселый полет бабочек-капустниц, гоняющихся друг за другом; стрекотание кузнечиков… Изумительная гармония пробуждения дня, а у нас в душе ад, вызванный поступками людей без чести, без слова, без совести.
«Опель», несмотря на почти пустой бензинный бак, двинулся послушно. Кое-где в окнах появились лица, привлеченные звуком мотора. Нас мучило чувство стыда: мы уходим. Бежим, воспользовавшись благосклонностью случая. Мы поддались чувству самосохранения, утешая себя, что мы нужны тем, кто нас ждет, кого надо предупредить, предотвратить новые несчастия, если это еще возможно.
Не очень уверенно подъехали к воротам. Курчавые солдаты направили на нас дула автоматов. Анатолий остановил машину. Я протянула им мой пропуск, а майор по-английски объяснил им, «кто мы такие».
На секунду мы перестаем дышать, у нас не бьется сердце, и мы замираем.
Очевидно, подпись адъютанта командира корпуса и печать с мальтийским крестом имели волшебную силу. Ворота открылись настежь. Часовые стали смирно, и мы выехали на дорогу, ведущую к главному шоссе.
Все мое существо встрепенулось, и горячей волной захватила радость. Свобода! А с ней и жизнь!
Вспоминается и то, как у меня «выросли глаза на затылке». Не поворачивая головы, я почувствовала, видела взгляды обреченных людей, оставшихся за нами в лагере.
Не успели мы выехать на главную дорогу и повернуть направо, к Шпитталю, как у нас стал захлебываться мотор. Перед нами, метрах в 100 — первая рогатка. Около нее палатки и группа английских солдат. Дорога шла слегка под гору, и мы «на цыганском газе», по словам Анатолия, докатились до них.
Опять майор показал пропуск, рассказал, куда мы едем, показывая на меня, вернее — на мою сербскую форму, и, не сморгнув, солгал, что ночью, пока мы спали, у нас неизвестные лица выкачали весь бензин из бака автомобиля. Мы торопимся в Клагенфурт, у нас важная миссия. Не дадут ли они нам бензина?
Свершилось еще одно чудо. Солдаты были ирландцы. Их рыжий сержант поковырял зубочисткой в ухе, посмотрел на нашу путевку, с развальцей медленно пошел в палатку и собственноручно вынес два бака бензина. С жадным клокотанием их содержимое проглотил наш «Опель». Ирландец опять почесал в ухе, подумал, вернулся в палатку и вышел с еще двумя баками…
От Лиенца до Шпитталя мы прошли через 19 рогаток. Девятнадцать раз мы показывали заветную бумажку, и девятнадцать раз нам отдавали честь и пропускали без возражений. Всюду мы расспрашивали, не проезжали ли вчера тут автомобили с русскими. Почти все посты отвечали утвердительно.
Попадавшиеся навстречу танки нас не останавливали. Весь путь был пройден без задержек. Останавливаться в селах мы не решались и торопились вперед.
Приехав в Шпитталь, мы отыскали здание, на котором стояла вывеска «Ф. С. С.» Громадный дом. Около него кишели отъезжающие и приезжающие джипы и легкие грузовые машины. Сновал народ. Стояла длинная очередь австрийцев, ожидавших выдачи каких-то пропусков.
За зданием — парк. В нем стрельба, смех и английские ругательства. Очевидно, из всех комнат этого дома вынесены бюсты Гитлера: огромные, большие, поменьше. Их расставили на балюстраде террасы, и солдаты стреляют по ним из винтовок.
Мне поручено собрать информацию в этом таинственном Ф.С.С. Вошла в вестибюль и сразу заметила дверь, на которой написано «Информэйшон». Постучала и вошла. На плюшевых креслах сидели два сержанта в малиновых фуражках. Ноги на столе. Оба немного говорили по-немецки. Показав им пропуск, я сказала, что мы ищем русских, которых увезли из Лиенца. Среди них, по печальной случайности — «шеф нашей миссии», поручик Сергей П. Мы хотим его найти и забрать с собой.
— О! Ди Руссен? Рошенс? — сержанты переглянулись и посмотрели на меня, не снимая ног со стола. Старший из них долго смотрел на меня и, медленно поднявшись, подошел к карте на стене. — Видите? — спросил он, показывая грязным ногтем точку на карте. — Село Деллах. Там все русские, и ваш шеф с ними.