Все обращались к сотнику Попову, как он думает. Он нам вкратце рассказал о пережитом, о муках в легионе.
Володя рассказал, что отец его просидел 15 лет в концлагере и ему пришлось вырастить сестренку, которую он так любил и обожал. Отца посадили за то, что он был офицером донского войска во время революции.
Заснули к утру. 29 мая во вторник в 6 часов утра в палатку вошел сержант с палкой делать подъем. Он начал кричать и бить палкой всех по ногам, кто не почувствовал удара и продолжал храпеть, то палкой толкал в ребра. Нам приказали выстроиться к 9-ти часам. Некоторые протестовали, почему так рано их подняли. День был ясный, солнышко начало пригревать. Так как ни у кого не было часов, то у меня все время спрашивали который час.
В 9 часов мы выстроились. Перед строем стоял майор Островский в донской папахе набекрень. Через несколько минут пришел английский майор с двумя офицерами и переводчиком.
Майор Островский скомандовал «смирно!» и взявши под козырек, отрапортовал, что строй выстроен. Английский майор тоже отдал честь. Через переводчика он просит майора Островского, чтобы он отдал приказ всем офицерам с вещами грузиться в грузовики для переезда в другой лагерь.
Майор Островский спросил, куда и в какой лагерь. На это получил ответ, что он не знает. Тогда майор Островский без всякой церемонии заявил, что он не будет отдавать никакого приказания для погрузки, пока ему не скажут, куда. Английский майор сказал, что он пойдет в штаб узнать. Майор Островский добавил, что он просит честное офицерское слово английского гвардейского офицера, что он скажет правду, куда нас повезут. Английский майор обещал и вышел из лагеря. За всей этой сценой из-за проволоки наблюдал английский генерал и несколько офицеров.
В этот день лагерная охрана получила подкрепление, вчера было человек 10–12, а сегодня больше 20. Все солдаты и пулеметчики заняли свои позиции и были наготове. К лагерю подъехали маленькие танки и бронемашины, направив дула на нас. Прошло 10–15 минут, а английского майора все еще нет. Положение натянутое. Эти минуты ожидания нам показались вечностью. Таня подошла ко мне, бледная и грызла травку. Из-за этой травки у нас всегда были неприятности. Я сказал ей выбросить, она выбросила и сразу же взяла другую…
Наконец, английский майор пришел и сообщил нам, что нас везут в Юденбург для передачи советскому командованию. В такую солнечную погоду, как гром ударил в нас.
Майор Островский категорически заявил английскому майору, что мы не поедем и просит расстрелять нас здесь. После этих слов англичанин пригрозил, что будет применена сила. Строй поломался и все разошлись, также ушел и английский майор.
На всех лицах был ужас, майор Островский ходил по лагерю взад и вперед, его под руки поддерживали с одной стороны вестовой Ваня, а с другой — лейтенант Трескин. Карло Иванович все время бегал с ними. За ними шло несколько офицеров, Ваня открыто плакал. Майор Островский несколько раз повторил: «Почему я не послушал Вагнера?» Полковник Вагнер — немец, командир первой казачьей дивизии.
Предатели — английское командование, обманным путем поймали этого льва и посадили в железную клетку. Он хочет выскочить на свободу, но толстые железные прутья клетки не пускают его.
Я тоже забегал и искал какое-либо средство покончить с собой, но ни у кого ничего не было. Об этом позаботился сержант при обыске. Другие офицеры также искали выход из положения, как и я. Я побежал к Тане. «Таня, ради Бога, дай мне ножницы, иголку или бритву. У тебя это должно быть, ведь ты сестра милосердия». Со слезами на глазах она мне тихо ответила: «Ваня, у меня ничего нет, они все забрали». А может быть, она не хотела мне это дать.
В лагерь вошел генерал со своей свитой, несколько полковников, майоры, капитаны и переводчик. К ним подошел майор Островский. Генерал сказал ему, чтобы он дал приказ грузиться, но Островский отказался, сказав: «Расстреляйте здесь, но такого приказа я не дам!»
Англичане приказали грузиться, но никто не тронулся с места. Тогда нам сказали, что живыми или мертвыми мы будем вывезены. Кто желает остаться живым, пусть становится направо, а кто желает быть расстрелянным здесь — налево. Началось колебание и прощание. Это была трогательная картина: прощались сослуживцы, друзья по службе, довоенные друзья, друзья по школе и т. д. Они обнимались, целовались, плакали, уходя махали друг другу…
Одни становились здесь налево на расстрел, другие — направо для погрузки в дорогу и, если не на верную смерть, то еще хуже, на долгое время мучений и пыток на каторге. Некоторые надеялись убежать в дороге.
В лагерь вошло полвзвода солдат с автоматами и выстроились против нас, рядом стоял офицер. Они ожидали от офицера команду — «Огонь!»
Через несколько минут объявили, что все врачи, сестры милосердия и весь медицинский персонал может остаться и с вещами выйти из лагеря.
На вопрос Островского, почему их уводят, английский майор сказал, что медицинский персонал будут судить по закону Женевской Конвенции, на это Островский сказал, что пусть по этому закону судят нас всех. Английский майор ответил, что мы не подлежим закону Женевской Конвенции.
Несколько врачей и ветеринар вышли из лагеря, но большинство осталось. Из сестер никто не выходил. Ветеринар, который усыновил мальчика серба, пожелал остаться с остальными и отдал мальчика английским солдатам за проволокой. Мальчик ни за что не хотел уходить от своего приемного отца. Он кричал, плакал, бился руками и ногами, но его в лагерь не пускали. Тогда он как-то умудрился вырваться из рук солдат и с полным разгоном бросился на колючую проволоку. Весь окровавленный: лицо, руки, ноги. Солдаты его еле отняли от проволоки, но он все время протягивал свои ручки к отцу. Наконец, его перевязали и впустили в лагерь. Ветеринар из-за мальчика вынужден был покинуть лагерь.
Казаки-офицеры, наблюдавшие эту жуткую картину, еще больше обозлились на англичан. Многие плакали, увидев окровавленного ребенка. Один из офицеров, размахивая руками, крикнул: «Кровь наша на вас и детях ваших», взял свои вещи и сел в грузовик. Подошла Таня с травкой в зубах, она не хотела уходить с медперсоналом. Решила — что будет, то будет. «Таня, умоляю тебя, уходи, пока есть возможность. Ты сможешь рассказать моей маме, что произошло!»… Подошла ее мама и начала меня просить, чтобы я уговорил Таню уйти. Минут через десять мне, наконец, удалось уговорить Таню, и она с мамой вышла на свободу.
Я был очень рад, когда увидел ее за проволокой, рядом с машиной Красного Креста. Она мне помахала рукой. Слава Богу, Таня на свободе и я перекрестился.
Офицеры, которые решили садиться в грузовики, бросали свои вещи в лагере. Многие срывали свои погоны и почти все уничтожали свои военные книжечки. Несколько офицеров сорвали свои награды. У многих нервы не выдерживали, и они стали переходить на правую сторону. Слева стоящие уговаривали не уходить направо. В этом особую бойкость проявили сотник Меркулов-Твардовский, мой спутник Коля Чуб и отец Адам Бурхан. Они все время ходили и уговаривали не садиться в грузовики. Просили держаться всех вместе. Отец Бурхан, старый есаул кубанского войска, не только уговаривал, но просто офицерским тоном громко приказывал оставаться и молиться.
Но тут случилось что-то неожиданное: отец Евгений пошел с чемоданом прямо к грузовику. За ним потянулись и другие. И левая сторона начала уменьшаться все больше и больше.
В грузовик с брезентом нагружали по 8 человек, вещи складывали на средину, сами садились по четыре человека на складные скамейки по бокам. В каждом грузовике, который подходил к воротам для погрузки, в середине около кабины уже сидело два солдата с автоматами. Когда грузовик был уже нагружен, тогда в него садилось еще два солдата с автоматами. К шоферу в кабину садился еще один солдат с автоматом, так называемый сопровождающий. Полный грузовик отходил от ворот и пристраивался к колонне, за ним сразу подъезжал к воротам следующий.