Началось наше житье-бытье у гордых британцев. Мы располагались поэскадронно и раза три переходили с места на место, как только наши кони съедали траву, хотя для нас, пластунов, это не было такой проблемой, как у конных полков.
Пропитание наше осуществлялось таким способом: едет по дороге английский джип, за ним 3–4 грузовика, джип останавливается, из него выходит офицер, смотрит на наш эскадронный табор, определяет на глазок количество едоков, после чего солдаты выгружают несколько ящиков с продовольствием и едут дальше. И никаких тебе накладных, всяких «сдал-принял».
Через день-два к нам присоединился и последний полк, который был задержан болгарами и освобожден только под сильным давлением английского командования. Весь корпус был в сборе.
Встречается мне старый приятель по курсам, удивляется: «Как, ты живой? Говорили, что убили тебя под Старым Градцем. Значит, долго жить будешь». Предсказание сбылось, живу до сих пор.
Мирная жизнь, хотя насчет слова «мирная» у нас было немало сомнений, протекала достаточно монотонно. Проживали мы в палатках, сооруженных из треугольных плащ-палаток; было тесновато потому, что у половины нашего взвода плащ-палатки покоились далеко отсюда, на дне Дравы, но как-то обходились. С питанием никаких проблем не было: и англичане достаточно подвозили, и было при желании сколько угодно возможностей посещать австрийских бауэров в окрестных горах. Англичане не трогали казаков, а самым надежным признаком принадлежности к казачеству служили папахи.
Некоторые из наших офицеров, носившие до сих пор фуражки, срочно перешли на папахи. Мы, потерявшие папахи при переходе через Драву, если приходилось отлучаться из эскадрона, брали папахи взаимообразно.
Англичане разъезжали на своих джипах только по дорогам, в горы не лезли, и для этого имелись немалые основания. Горы здесь напоминали в это время что-то вроде муравейника: немецкие солдаты и офицеры, в одиночку и группами, вооруженные и безоружные, пробирались кто куда, стараясь избежать лагерей военнопленных. А если учесть, что в частях вермахта, находившихся на Балканах, было много австрийцев, так те просто стремились скорее попасть домой, а места эти были им прекрасно известны. Местные же бауэры, конечно, всячески им помогали. Появление же английских солдат в этом броуновском движении могло для них окончиться печально. Так чего же им было туда лезть, искать приключений на свою голову?
А нам-то чего было бояться? Мы этих несчастных немцев или австрийцев не трогали, они нас тоже. Во всяком случае, ни одного столкновения мне неизвестно. А в горы хотелось: кому просто из любопытства (как они там черти, живут?), а кому полакомиться яблочным вином — сидром, который делал у себя дома каждый бауэр. Я — человек непьющий, но участвовал в таких «экскурсиях» очень часто, потому что и интересно было, да и звали меня с собой охотно многие, потому что я мог более или менее объясняться по-немецки. Собираемся человека три-четыре, вооружаемся, обязательно в папахах, и отправляемся или пешком, или на лошадях, позаимствованных у казаков конных частей.
Жили эти бауэры по нашим, конечно, понятиям здорово. Как правило, двухэтажные дома, солидные хозяйственные постройки, много скота. У каждого два-три работника, только мужской части этих работников уже у них не было — они почти все были из военнопленных французов, а те уже быстренько собрались и двинулись домой. Я несколько раз встречал группы французов, идущих по дороге с французским флагом и весело распевающих свои песни. А девчата, преимущественно украинки, все еще были на месте и, похоже, не знали еще, что война уже закончилась. Сейчас вся советская печать много пишет о рабстве, о мучениях этих самых остарбайтеров. Что-то мы этого не увидели. Одеты чисто, вид абсолютно не замученный, то есть, украинская женская стать в полном натуральном виде, да еще прически всякие фокусные накручены. Мы им всем рассказываем, что они должны спускаться вниз, к англичанам, регистрироваться и ехать домой. Но я не заметил, чтобы они уж очень торопились.
Сначала мы удивлялись, что не встречаем работников — русских парней. Решили, что их чаще направляли на работу в промышленность, а не к бауэрам. Однако через несколько дней произошла встреча.
Мы ехали втроем на велосипедах, из оружия — только пистолеты. Попадается крутой подъем, мы идем пешком, ведя велосипеды руками. Дорога проселочная, слева небольшой обрывчик, справа — крутой откос и крупные деревья.
Идем, что-то разговариваем. И вдруг:
— Хальт! Хендехох! Ваффен хинлеген!
Три секунды, мы, бросив велосипеды, уже за деревьями, и пистолеты в руках. А по нас стреляют, и выстрелы какие-то странные. Мы, естественно, тоже, но редко — патронов у нас мало, да и понять не можем, кто это на нас напал и что ему нужно?
А вот, такая неожиданность: после одного нашего выстрела слышим наш родной, родненький, роднюсенький русский мат.
— Вы, что, — кричим, — русские?
— Русские. А вы кто?
— И мы русские. Так какого же, этого самого, вон энтого, вы в нас палите? Выходим, только уговор — не стрелять!
Встаем, выходим осторожно, они тоже. Шесть человек, пацанва, лет по 16–17, одеты как бродяги, грязные, оборванные. Оружие — одна какая-то допотопная винтовка и два охотничьих ружья. Потому-то и выстрелы нам показались странными. Я воюю уже два с половиной года, но дробью по мне еще ни разу не стреляли.
Разговорились. Все с Украины, работали у бауэров. Чуя конец войны, сговорились, сбежали. Ночуют в горах, продовольствие добывают у местных, иногда под угрозой оружия. Об окончании войны не знают. Почти что партизаны, только на военных не нападали и мостов не взрывали.
Мы им все рассказали, посоветовали заканчивать войну и спускаться вниз, к англичанам, только предварительно приодеться хоть как-нибудь, чтобы домой вот такими оборванцами не заявиться. На том и расстались, весьма дружелюбно.
Через несколько (точнее не могу сказать) дней англичане приступили к разоружению казаков. Жалко мне было отдавать свой новенький, только что благоприобретенный автомат, но сдать его и не пришлось. Подъезжает ко мне казак в белой папахе, с ПСВ на рукаве (ПСВ означает «Полк Сибирского войска», но казаки расшифровывали эту аббревиатуру по-своему: «Поймают Советы — вые…», что и исполнилось в полную меру, а то даже и чересчур) и предложил махнуть автоматами. И у меня оказался такой же МП-40, но настолько затертый и перетертый, что можно было только предположить, сколько же из него выплеснулось свинца на погибель людям.
Сама процедура сдачи оружия не выглядела серьезной: мы шли, а подводы ехали мимо огромной кучи оружия и бросали туда, кто что хотел (если хотел). Нас, казаков, никто не обыскивал, а подводы не осматривал, так что кроме 10–15 единиц стрелкового оружия, которое нам формально оставляли для «нужд самообороны», мы практически могли себе оставить оружия, сколько хотели. Тяжелое оружие, конечно, сдали все. Его же припрятать невозможно.
Разоруженные, мы не ощутили никаких изменений в сущности своего существования и никак не были похожи на военнопленных: у нас остались полки и эскадроны с соответствующими командирами, нас никто не охранял, мы пользовались абсолютной свободой, к тому же почти не связываемой армейской дисциплиной.
Чем мы занимались во время, свободное от вылазок в горы, правда, довольно частых? Играли в волейбол, играли в карты, хотя в этом деле были некоторые трудности: не было действующих денег. Как-то я видел, как вдоль дороги ветер разносил целую бумажную метель из самых разнообразных денег: немецких, итальянских, хорватских, венгерских и еще Бог знает каких. Так что при игре в карты на интерес приходилось изобретать разные способы определения относительной ценности всяческих предметов, участвующих в игре. Так что, понятие «у.е.» не сегодня родилось. Но как бы то ни было, вторые часы я выиграл.
И конечно, разговоры, разговоры и разговоры. Англичане нас не беспокоили и никаких поводов для появления каких-либо опасений не давали. Отношения были самые сердечные. Каждый день английские солдаты и сержанты являлись к нам, иногда десятками с просьбами разрешить прокатиться на конях. Отказа им, особенно в конных полках, никогда не было, но кавалеристами они все были никуда не годными, и казаки немало потешались, глядя на их упражнения. Случалось пару раз, что какой-нибудь казак, из мастеров, конечно, не выдержав такого измывательства над благородным спортом, вскакивал на коня и выдавал такой дивертисмент, что присутствующие англичане только восторженно ахали и что-то бормотали на своем тарабарском языке.