Уже в Киеве я попытался обзавестись этой книгой. К моему великому удивлению, в нашем штабе этой книги не нашлось. Это было равнозначно тому, как если бы в штабе советской части нельзя было найти «Вопросов ленинизма», «Истории партии» и иных изречений «мудрого» Сталина.
Предположение совершенно абсурдное. Когда осенью 1943 года подразделения нашего 120-го полка в большой операции разбили в районе Киева партизанский отряд, в его штабе в числе захваченных документов была найдена «Клятва тов. Сталина над гробом Ленина».
Я перевел ее на немецкий язык. Адъютант отдела обер-лейтенант Лонгвитц взял перевод из моих рук и прочитал слова Сталина: «Мы, коммунисты, люди особой породы» и «Уходя от нас, тов. Ленин завещал нам блюсти, как зеницу ока, чистоту нашей партии» — он одобрительно хмыкнул и промолвил: «У вас то же, что и у нас».
Наконец, с помощью поляка из Варшавы Яна Годлевского, переводчика в приданной нашему штабу в Киеве «Хи-Ви» команды из советских военнопленных, я раздобыл книгу фюрера. Но прочесть ее сразу же мне не пришлось. Осень 1943 года в Киеве не была подходящим временем для чтения. Вокруг буквально «горела земля». Но в ноябре наш штаб обосновался в военном городке Готенгрунд в предместье Берлин-Кладов, и у меня нашлось время для чтения.
Отпали повседневные солдатские заботы: караульная служба, уход за нашим автопарком, спорадические выезды в партизанские районы. Караульную службу несли в городе курсанты офицерской школы. Не оказалось у меня больше дел и в нашей автомобильной группе, к которой я был прикреплен в Киеве. Жизнь, если не считать налетов англо-американских бомбардировщиков, приняла почти что «мирный» облик.
Полдня я с моими русскими товарищами работал кочегаром в системе центрального отопления военгородка, и у меня появилась возможность познакомиться в повседневном совместном труде с немецким рабочим классом, гражданскими лицами, обслуживавшими наши казармы.
Моим ментором-напарником был старший кочегар Курт Герлах, добродушно-ворчливый, прямой в своих высказываниях берлинец. Он научил нас искусству чистки колосников печи с помощью длинной штанги с острым крючком, показал, как нужно забрасывать ловкими бросками уголь в длинную топку и поддерживать нормальное давление в котлах.
Вторым гражданским лицом в котельной был электрик Отго Шульце. Отто рассказал мне, что до прихода национал-социалистов к власти в 1933 году он был членом компартии. В «красном Велдинге», рабочем районе Берлина, он открыл магазин, в котором в тяжелые годы экономического кризиса и массовой безработицы рабочие по доступным ценам и на благоприятных условиях могли приобретать одежду и другие текстильные товары.
После прихода Гитлера к власти Отто был арестован и посажен в концлагерь. Отсидев срок, он вышел на свободу, а начало германского вторжения в пределы СССР в июне 1941 года застало его пехотинцем в армии. Лето и осень он воевал на смоленском направлении и в Крыму.
В занятых немцами советских областях его поразила нищета населения. В представлении немецких коммунистов СССР был «рабочим раем».
В Крыму начальство дозналось о коммунистическом прошлом Отто, и в жизни его произошел перелом. Нет, его не загнали в штрафной батальон, где вместе с другими штрафниками он был бы послан расчищать своими телами минные поля для наступающей пехоты. Такое гениальное по своей простоте решение боевой задачи не приходило в голову германским фельдмаршалам, и лавры новатора в этой области целиком и полностью принадлежат маршалу Г.К. Жукову. Отто ожидало более суровое наказание. Исходя из положения, что служба в германских вооруженных силах и особенно на фронте, является самым почетным служением отечеству каждого порядочного немца, Отто Шульце был признан недостойным этой чести, и его изгнали из армии. Отто вернулся в Берлин и устроился на место электрика в военном городке в Берлин-Кладов.
Выпучив глаза, слушал я невероятную для всякого, кто был знаком с советскими методами обращения с «классовыми» врагами, историю, в правдивости которой не приходилось сомневаться.
Только один раз видел я Отто по настоящему испуганным, когда вышел из строя центральный электрогенератор. Отто опасался, что его, как бывшего коммуниста, обвинят в саботаже и арестуют. Но и эту беду пронесло. Что и говорить, ему действительно повезло. За 12 лет национал-социалистического режима в Германии было казнено 20000 коммунистов, более половины казненных за оппозицию режиму немцев.
Третьим гражданским немцем был старший мастер котельной («Кессельмайстер»), плотный и не очень щедрый на слова берлинец лет 45-ти. В разговорах со мной он сетовал на войну, которая прервала рост благосостояния рабочих. «Перед началом войны наши жены стали одеваться в меха», — рассказывал он мне. «Меха для жены» были в его сознании высшим критерием экономического процветания и преодоления пропасти между богатыми классами и рабочими. Я слушал и удивлялся. Так было в Германии. А ведь по рассказам моих товарищей, принявших участие во французском походе в 1940 году, французы жили еще лучше немцев.
«Почему же русским с их богатейшей страной так страшно не повезло?» — задавал я себе неотступный вопрос.
Работать с немецкими рабочими было легко, и мы — три немца и шесть русских, бесперебойно снабжали горячей водой, а зимой и отоплением, весь военный городок со зданиями и бараками казарм, больницей, столовой для солдат и унтер-офицеров и офицерской столовой. Нормы довольствия для офицеров и солдат были одинаковы.
В котельной я работал до полудня, а после обеда отправлялся в коттедж, в котором поселился после нашего переезда в Берлин обер-цальмайстер Вильгельм Кляйнгарн, военный чиновник по хозяйственным делам (его звание соответствовало званию обер-лейтенанта). Чем он заслужил такую особую привилегию, я не знаю. Был он человеком исключительной инициативы по «организации» (было тогда такое выражение) редких в то время товаров. Однажды наш адъютант уехал по служебным делам во Францию. Вскоре на один из берлинских вокзалов прибыли с военным составом большие ящики, которые мы перегрузили на наши грузовики. На ящиках большими буквами было написано: «Осторожно! Важная аппаратура связи». В больших ящиках оказались меньшие ящики с шампанским. Конечно, мы шампанским поделились и со штабом полка.
Обер-цальмайстер Кляйнгарн был высоким, очень полным и представительным мужчиной с орденом Немецкого Креста в Золоте на правой стороне мундира. Был он добродушен и большой жизнелюб. Говорили, что он пользовался успехом у женского персонала городка. Не знаю. Я не видал. Но когда из г. Фленсбурга к нему приезжала жена, весь коттедж украшался цветами.
В мои обязанности входило содержать коттедж в чистоте и порядке. Вместе с ключами к коттеджу в моем распоряжении были также ключи к небольшому складу, где сохранялись старые выходные мундиры из добротного сукна и также привезенные из Киева водка и папиросы. Папиросы оказались очень ценным средством оплаты услуг. Отто Шульце познакомил меня с мастерами, которые работали в портняжной и обувной мастерских военного городка. Рабочим я очень понравился. На их вопрос, что я могу сказать о системе в Германии сравнительно с системой в России, я прикинулся дурачком и с невинным видом ответил: «Все жульничество!» Дружный хохот всей мастерской наградил меня. Очевидно, рабочие разделяли мое мнение. С тех пор мне не нужно было долго ожидать окончания починки обуви или белья. Больше того, благодаря папиросам, я стал щеголять, к величайшему изумлению моих немецких товарищей, в новехонькой форме. В 1944 году новая форма выдавалась только солдатам, идущим на фронт и рекрутам. Мои товарищи не знали тайны ключей.
Кроме всего прочего, в гостиной коттеджа обер-цальмайстера стоял радиоприемник с диапазонами коротких волн. Во время уборки коттеджа я засекал станцию с позывными барабанных ударов — «бум, бум, бум». Вслед за ними раздавался голос на немецком языке: «Здесь Лондон, здесь Лондон».