Итак, ему удалось уйти от ареста. Но что предпринять дальше? Ведь оставаться здесь он тоже не мог. Захар Васильевич сидел задумавшись над раскрытой бухгалтерской книгой, когда в комнату, не постучав, вошел начальник филиала. «Захар, ты не сказал мне правду. Что случилось? С места твоей работы телефонировали, чтобы ты немедленно возвратился назад!»
Не желая входить в подробности, Захар Васильевич придумал какое-то объяснение и сказал, что отправляется на станцию, чтобы взять поезд домой. На пассажирскую станцию он, однако, не пошел, боясь нарваться на агентов ГПУ. Вместо этого он пробрался к путям, где останавливались и составлялись товарные поезда. Ему удалось найти состав, который отправлялся на Ростов. Укрывшись невдалеке, он выбрал товарный вагон, на который он рассчитывал незаметно взобраться перед отходом состава. Время между тем шло, спустились сумерки. Наконец, подали паровоз. Захар Васильевич попытался было подобраться к вагону. Но тут появились рабочие-железнодорожники с фонарями. Они шли мимо вагонов, стучали молотками по колесам. В воспаленном воображении Захара Васильевича люди с фонарями стали представляться ищущими его работниками ГПУ. Он стал перебегать с места на место и оказался возле паровоза. И вот в этот момент паровоз дал гудок, и состав медленно тронулся с места.
Не соображая хорошо, что он делает, Захар Васильевич вскочил на ступеньки паровоза и, цепляясь за поручни, полез наверх. «Ты куда прешься?» — раздался над ним грубый голос, сопровождаемый другими крепкими словами. И тогда Захар Васильевич неожиданно для самого себя пролепетал: «Меня послала мама!»
Сильные руки подхватили его, втащили в кабину, втолкнули на тендер с углем, накрыли мешками, а голос приказал: «Лежи здесь и не вылазь!»
Захар Васильевич не помнил, сколько часов нес его поезд. Он помнил, однако, как сильные руки снова втащили его в кабину паровоза, и уже знакомый ему голос машиниста прозвучал мягко и негромко: «Брат, я довез тебя до Батайска. Дальше я не могу тебя везти. Опасно. У меня жена и дети. Скоро поезд пойдет тихим ходом. Спрыгивай вниз и сам добирайся, куда тебе надо».
Захар Васильевич так и сделал. Пробрался в Ростов. Оттуда в Крым. Из Крыма, заметая следы и не оставаясь там долго, перебрался в Сочи. Затем в Новороссийск. Там он задержался. Отсюда было рукой подать до родных мест. Я не помню, когда и как он соединился со своей семьей, и что случилось с его женой. В 1943 году с потоком беженцев он двинулся на Запад и через Белоруссию добрался до Берлина.
В этапном лагере он пробыл не больше месяца и от нас переселился в Казачий Стан. Устроился в Вилле Сантине, где его сын был принят в 1-е Казачье Юнкерское Училище. Помню, что за его дочерью усиленно ухаживал один из юнкеров.
Был Захар Васильевич спокойный, отзывчивый и глубоко верующий человек. Что произошло потом с ним и его семьей, я не могу сказать. Среди казаков, переживших выдачу в Лиенце, я никогда его больше не встречал. Боюсь, что им не удалось избежать выдачи советским властям, и судьба их оказалась трагичной.
Рассказ его я, однако, в самых главных чертах сохранил в памяти. Уже после войны, знакомясь с историей борьбы активной части русской эмиграции против большевистского режима в России, я узнал о деятельности Братства Русской Правды в 20-х гг. В этой организации генералу П.Н. Краснову принадлежала руководящая роль. Не исключено, особенно принимая во внимание пароль «меня послала мать», что рассказ З.В. Полякова связан с одним из эпизодов подпольной работы этой эмигрантской организации на территории Советского Союза.
Еще более примечательно сложилась судьба Ирченко. Уроженец Черниговской губернии, он в юности был учеником известного украинского художника-баталиста Кившенко (в харьковском историческом музее висела большая его картина, изображавшая несущихся в бой запорожцев). По-видимому, Кившенко высоко ценил своего ученика. Когда в годы 1-й Мировой войны Кившенко было предложено написать картину «Явление Божьей Матери донским казакам в Мазурских болотах», он, не располагая временем, поручил Ирченко выполнить заказ.
Речь шла об эпизоде из трагической истории армии генерала Самсонова, вторгнувшейся в августе 1914 года в Восточную Пруссию, чтобы облегчить положение оборонявшей Париж от стремительно наступавших немцев французской армии. В окружении неманской группы армии генерала Самсонова на Мазурских озерах, разбитой 8-й германской армией под командованием генерала Гиндербурга в сентябре 1914 года (наревская группа потерпела поражение в конце августа в сражении под Танненбергом), над позициями донских казаков явилась Божья Матерь, указывавшая рукой на Запад. Донцы истолковали этот знак, как указание свыше на направление отхода и действительно вышли из тисков немцев. Пробившись на русскую сторону, они, разумеется, поведали о явившейся им чудесной Покровительнице.
Написанная Ирченко картина изображала стоявших на коленях казаков. Над их головами в центре картины возвышалась фигура Богоматери. Правая рука ее простиралась на Запад, но на самом деле руки не было видно. Она была закрыта висящей на ней частью одеяния. Высокие заказчики процензурировали первоначальный эскиз. Опасаясь, что европейские союзники России, Франции и Англии, смогут истолковать указывающую на Запад руку Богородицы, как символическое выражение русских претензий на экспансию в Европу, рука Богородицы была дипломатично прикрыта. А то ведь, не дай Бог, подумают о нас плохо.
В тридцатые годы Ирченко проживал и работал в Москве. Это было время показательных процессов и террора, и уцелеть в те годы удавалось не всякому. Также и Ирченко не попал в число удачников. Как он рассказывал, ему поручили организовать выставку московских художников. В числе картин, поданных на рассмотрение, был также представлен портрет Сталина, написанный известным московским художником. По словам Ирченко, портрет был написан талантливо и смело, и, если смотреть на него на расстоянии, портрет был художественной удачей. Это впечатление, однако, разрушалось при рассмотрении портрета вблизи. Резкие мазки белил вокруг губ придавали рту Сталина вид жестокого оскала. Без того низкий лоб вождя еще больше сжимался над надбровными дугами, и отец народов начинал смахивать на вызывающее ужас чудовище.
Что делать? Как назло у Ирченко не было выбора. Портрет был единственной работой, представленной художником. Как же здесь отказать?! Тем более отвергнуть портрет Сталина! Это же значило накликать на себя несчастье. Примешь — беда. Не примешь — беда. В конце концов, Ирченко вынес компромиссное решение. Он поместил портрет на стене против входа в зал, так что посетители выставки, входя в него, могли видеть и оценить портрет во всех его художественных достоинствах. Правда, продвигаясь вдоль стен, они неизбежно приближались к портрету вплотную. Что тогда? Ирченко надеялся, что первое положительное впечатление нейтрализует второе.
Увы, надежда оказалась тщетной. Ирченко был арестован и осужден на 15 лет лишения свободы и отправлен на отсидку в тюрьму в Пятигорске.
Там вместе с подобными ему тяжелыми государственными преступниками он был помещен в особую камеру. Она была расположена в коридоре ниже уровня тюремного двора. Поэтому настоящего окна в камере и не было, но вверх выходила зарешеченная шахта, через которую проникал снаружи дневной свет. Смотреть через нее было невозможно, и заключенные были полностью отрезаны от каких-либо зрительных впечатлений внешнего мира. Помимо этого, пол коридора был застлан войлоком, охрана ходила по коридору в валенках, и в камеру не доносилось извне ни единого звука. Царила мертвая тишина, нарушаемая только лязгом замка, когда тюремщики приносили в камеру еду.
Нельзя было создать большей изоляции заключенных от внешнего мира. Никаких известий о событиях в нем в камеру не поступало, и узники утратили всякое реальное ощущение времени: действительный отсчет дней, недель, месяцев и лет стал невозможен. Психологически время остановилось, хотя о его космическом потоке свидетельствовала смена света и тьмы в отверстии выходящей на тюремный двор оконной шахты. И это все. День за днем, год за годом. И, может быть, именно это состояние сознания, когда время остановилось, а душевные пытки продолжаются в неопределенной бесконечности, и есть то, что в собственном смысле этого слова принято называть адом.