Сложись обстоятельства иначе, из нас могли бы выйти компетентные полевые командиры в полках Казачьего Стана и иных казачьих частях. Освоив основы артиллерийской науки, нам было бы сравнительно легко под руководством опытных командиров-артиллеристов переключиться на свой род оружия и на практике овладеть искусством артиллерийского боя.
Курсы, как общеобразовательные, так и военно-теоретические были интересны и информативны. Так из лекций по русской истории я познакомился с неизвестной мне дотоле гипотезой, что фраза в рассказе «Повести временных лет» о призвании варягов — «Рюрик, Синеус и Трувор» — по всей вероятности, означала не братьев, а неправильно понятую древне-русским летописцем нормандскую формулу — «Рюрик и его верная дружина» — отзвук которой внятен в немецком произношении этой формулы: «Rurik, sein Haus und treu Wehr».
Конечно, получаемые нами в курсе по истории военного искусства сведения о тактическом преимуществе македонской фаланги над спартанской были бесполезны при решении сегодняшней боевой задачи ликвидации долговременных огневых точек противника. Но ведь и основатели 1-го Казачьего Юнкерского Училища (среди них в первом ряду генерал П.Н. Краснов) руководствовались более широкими целями, чем желанием выпуска узких военных специалистов, пользуясь современными понятиями, квалифицированных и эффективных техников по уничтожению живой силы врага.
По замыслу основателей Училища и наших воспитателей, мы — будущие офицеры — обязаны были знать историю нашей страны, чтобы сознательно служить ей в безусловном следовании воинскому долгу и ответственно вести за собой вверенных нам бойцов. Мы не должны были быть «Иванами, не помнящими родства». Но ведь и краткое введение в «технику» ратного труда в разные эпохи военной истории человечества и, пусть беглый и поверхностный, разбор некоторых вошедших в историю сражений знакомили нас с основными вехами военной и общей истории человечества, повышая общий уровень нашей культуры.
Между тем, нас было около трехсот молодых людей. Одной науки, занятий и добрых намерений наших командиров и воспитателей нам было недостаточно. Партизаны не трогали нас, и мы не трогали их. Вообще, январь и февраль были месяцами затишья на всем итальянском фронте. Нам же хотелось действия.
Не знаю, в чьей голове родилась эта идея. По собственному почину и с благословения начальства мы совершили два похода, своеобразные разведки вглубь потенциально враждебной территории, в села, расположенные на плато над Виллой Сантиной. Участие в походах было строго добровольным.
В конце января и в феврале состоялись два похода. В первом походе вместе с товарищами из полубатареи принял участие и я. Было нас примерно 25–30 человек. По довольно широкой тропе, вооруженные карабинами и гранатами, мы поднимались вверх вдоль отвесной стены. Я нес на себе также легкий пулемет и замыкал колонну. Со стены открывался великолепный вид на Виллу Сантину и долину Тальяменто.
Не помню уже, сколько времени мы так взбирались на гору. Наконец, вышли на плато, и перед нами открылась каменистая с редкими перелесками равнина. С безоблачно голубого неба светит не жгучее январское солнце. Свернув налево, мы скоро увидели горное село. Растянувшись цепью, мы двинулись вдоль по улице, к которой прижимались аккуратные дома. На улице ни души. Возможно, местные жители проведали о нашем приходе и заперлись в домах. Мы прошли через деревню, вышли на равнину, покружили по окрестностям, не обнаружив ничего, достойного внимания. Отдохнули, присев под деревьями на камни и просто на землю, и, вполне удовлетворенные нашей прогулкой, отправились назад. Вот та же деревенская улица. По-прежнему она пуста. Идем к спуску. И вот здесь, в памяти моей навсегда запечатлелась забавнейшая картина. Юнкер нашей полубатареи Женя Химич с его феноменальным чутьем и не знающей сомнений решимостью (до своего прихода к казакам он служил в украинской полиции в Ровно), очевидно, обнаружил случайно не замкнутую сыроварню. Широко улыбаясь, он быстро шагал вдоль обочины дороги и катил перед собой огромное колесо желтоватого сыра.
Я не помню, как мы спустили колесо с горы. Знаю, что сыр пошел на обогащение нашего рациона. Товарищество прежде всего!
Во втором походе я не принимал участия. В основном он был делом юнкеров 1-й и 2-й сотен. Предприятие наших товарищей не обошлось без приключений. Правда, они не прикатили с собой колеса сыра. Зато некоторые из них полакомились им в доме партизана. На плато они поднялись по той же тропе, что и мы, но, выйдя из него, пошли в другом направлении и вскоре набрели на село. Несколько юнкеров отделились от отряда и вошли в дом. Их встретили хозяева — муж и жена. При этом хозяин держал себя решительно недружелюбно. Юнкера столпились в комнате, вероятно, гостиной. В углу на столике стоял радиоприемник. Кому-то из непрошеных гостей пришла в голову мысль закусить, и он спросил хозяина — «есть fromaggio (сыр)?» «Сыра нет!» — резко ответил хозяин. На нет и суда нет!
Юнкера стали передвигаться по комнате, разглядывая ее обстановку и еще раз констатируя невероятную, по сравнению с нищетой колхозников, зажиточность итальянских крестьян. Один из них приблизился к столу с приемником, подумал, было, его включить, и в этот момент заметил за приемником коробочку. Протянул руку, открыл ее. В коробочке лежали аккуратно упакованные взрывные капсюли.
Юнкер подошел к хозяину, поднял коробочку к его носу и, многозначительно улыбаясь, спросил: «Так что? Нет fromaggio?» Хозяин оказался не из робкого десятка и не побоялся принять вызов: «Сыра нет!» Жена была умнее мужа, призвала его к порядку и принесла блюдо с сыром и нарезанными ломтями белого хлеба. Юнкера закусили, сказали «grazie», т. е. спасибо, вышли на улицу, не доставив упрямому хозяину никаких других неприятностей. Без дальнейших происшествий юнкера возвратились в Виллу Сантину.
Конечно, приведенные эпизоды недостаточно драматичны, чтобы войти в анналы истории. Тем не менее, они показательны в другом, очень существенном для понимания тогдашней психологической ситуации, смысле.
Хотя с осени 1944 года казакам довелось скрестить оружие с итальянскими партизанами и признать в них серьезного противника (в боях под Нимицем партизаны заставили казаков отступить), подлинными врагами казаки итальянцев не считали. Да и сама война не выливалась в те садистически жестокие формы, как это случалось в Белоруссии. Там, как мне рассказывали, партизаны ловили отставших от беженских обозов казачат, распластывали их на земле, сыпали порох на глаза и выжигали их. Разумеется, «гнев народа», «народная война». И при этом такое свое исконное «Бей свой своего, чтобы чужие духу боялись!» Уж не оттого ли садилась испокон веков на шею народа всякая сволочь?
Уже в ранних боях в Италии, опять-таки по рассказам участников, казаки нередко отпускали взятых в плен партизан (последние сами разделялись на симпатизирующих коммунистам «гарибальдийцев» и умеренных «бадольевцев»), а не передавали их немцам, где они могли быть подвергнуты жестоким допросам органами службы безопасности. Таким же взглядом на итальянцев, как на возможного противника, но не непримиримого врага, очевидно, руководствовались и дежурный вахмистр, отпустивший задержанного мною «беспаспортного бродягу», и те юнкера, которые не тронули хозяина дома, хотя обнаруженные ими взрывные капсюли недвусмысленно указывали на причастность хозяина к партизанам.
Да и сами итальянцы особой злобы в отношении к нам не питали. Итальянские мамы покупали по утрам, для зашедших в местную пекарню юнкеров, горячие, только что из печки, белые, хрустящие на зубах, булочки — раnіnі. На встречу Нового года несколько юнкеров, в числе их кубанцы Женя Химич и Максим Скворцов, были приглашены в один итальянский дом. На празднестве выяснилось различие двух культур в отношении к напитку, привязанность к которому, если верить летописцу, воспрепятствовала князю Владимиру принять вместе с Русью ислам. Итальянцы, пьющие вино ежедневно, но умеренно (бокал-два в день), были поражены способностью гостей поглощать его бутылками. Гости, впрочем, посуды не перебили, вели себя мирно, и в исключительно праздничном настроении вернулись в училище. Там их встретил «видевший на три аршина под землю» и трезвый, как стеклышко, полковник Медынский. Он поставил Женю Химича, как наиболее громкого и разудалого, на два часа под винтовку в зале с пулеметами.