Я прибыл на первый для меня остров Архипелага.
4. ПЕРВЫЙ ОСТРОВ АРХИПЕЛАГА
Нас заводят в зону, но за воротами не распускают по баракам, а так же под конвоем проводят дальше налево и проводят еще через одни ворота, которые за нами закрываются. Это БУР — барак усиленного режима, создаваемый для нарушителей лагерного режима, то есть лагерь в лагере. Но мы еще не нарушители и просто помещены в карантин на один месяц. В БУРе находятся десятка два наказанных, и добавилось человек девяносто нас, выгруженных с эшелона.
Аборигены быстро знакомят нас с обстановкой. Мы прибыли на штрафную колонну строительства № 500 ГУЛЖДС (Главное управление лагерей железнодорожного строительств). Строительство это ведет работы по линии Комсомольск-на-Амуре — Совгавань, и работы эти близки к завершению. А штрафная — это последняя пакость со стороны эшелонного конвоя все за тот же водяной бунт.
Мы размещаемся все в одном бараке, наша троица старается держаться вместе.
Утром со мной происходит очень неприятное, если не сказать хуже, происшествие. Ко мне обращается один из аборигенов, щуплый, сморщенный старичок с просьбой полить ему на руки, чтобы умыться. Мне сразу не понравился несколько повелительный тон его просьбы, но, уважив старость, я набрал воды и вышел с ним во двор. Или он заметил мое недовольство, или я сделал что-то не так, но в конце умывания он выругался и замахнулся на меня, но я перехватил его руку и не дал ему меня ударить. Он, продолжая ругаться, направился в барак. Я пошел было туда же, но меня остановил молодой парень из аборигенов, который стоял возле двери и видел.
— Ты что делаешь, приятель? — обратился он ко мне.
— А что? — спрашиваю я.
— Он же в законе.
— В каком законе?
— Честный вор.
— Какой вор? — говорю я, удивленный таким абсурдным словосочетанием.
— Э, да ты, брат, совсем зеленый.
Я, конечно, считаю, что человек, проведший три года на войне, девять месяцев под землей и полтора месяца в тюрьме, не может считаться зеленым, но он читает мне целую лекцию о преступном мире, его структуре и его законах, об отношениях в лагере между разными социальными группами и о неписаных правилах этих отношений. Он объяснил мне и случай, виденный мной на Кемеровской пересылке.
Ты, я вижу, парень грамотный, так что соображай. В лагере, если хочешь выжить, ты не должен позволять другим садиться себе на шею, но и слишком лезть на рожон нельзя. А уж воров в законе лучше обходи подальше. Нанесешь обиду вору в законе, срока тебе не отбыть.
Я сразу стал умней в десять раз, хотя познание лагерной жизни продолжалось еще долго.
На следующий день нас, карантинников, разбивают на три бригады и выводят на работу. Участок железной дороги Комсомольск — Совгавань является частью БАМа, ныне знаменитого, а в то время известного только заключенным да тем, кто их охраняет. По дороге уже ходят поезда, но на некоторых участках идут с очень малой скоростью, а на некоторых из-за крутых подъемов к составам подсоединяют дополнительные паровозы. Это все из-за неготовности пути до проектных параметров.
Наша бригада выполняет два вида работ, и хуже этих работ, по-моему, на свете не существует.
Первая — это подъем насыпи до проектной отметки. Происходит это так: подходит «вертушка» — состав из платформ с грунтом, мы его разгружаем. Паровоз канадский, платформы канадские, и не знаю, по какой причине эти платформы не имеют устройств, удерживающих борта заполненных грунтом платформ. Поэтому, по нашей русской сообразительности, в приваренные гнезда вставляются обыкновенные деревянные стойки, которые и удерживают борта во время движения. Придавленные бортами стойки мы руками выдернуть не можем, и нужно выбивать их ударами кувалды снизу. Это работа для очень сильных людей. Я такую кувалду с большим трудом могу только приподнять от земли, где же мне размахивать ею и бить снизу вверх. В каждой бригаде имеются свои «выбивальщики», которые выполняют описанную выше работу и за это пользуются некоторыми привилегиями — пару часов после выбивания не работают, а лежат где-нибудь, кантуются (то есть не работают).
Выбиты стойки, падают борта, и вся бригада берется за лопаты. Грунт для лопаты — хуже не придумаешь: глинистый, в меру влажный, с большим содержанием щебня. С платформы он осыпается в очень небольшом количестве, и его надо сбрасывать лопатами. И нужно это делать быстро, бригадир кричит непрерывно, не давая даже передохнуть: «вертушка» должна как можно быстрее освободить путь. Позже я узнал, что такой грунт доставлялся нам умышленно: другой, более сыпучий грунт при разгрузке наполовину осыпался бы вниз по откосу, а потом попробуй достать его оттуда: нужно сооружать какие-нибудь трапы, лестницы или еще чего, и все равно часть грунта пропадала бы без пользы. А так — почти весь выгруженный грунт оставался возле рельсов и использовался по назначению. А что это было так трудно, так кого это тогда вверху интересовало!
Платформы разгружены, борта подняты, стойки вставлены, вертушка уходит, и мы принимаемся за свое главное дело: ручными тяжелыми домкратами поднимаем рельсы, забрасываем грунт между шпалами, а затем подбиваем его под шпалы тяжелыми железяками, именуемыми «штопками». Подбивать нужно плотно, чтобы потом после прохода поезда не было осадки. Если в это время показывается поезд, его останавливают красным флажком, и он стоит, пуская клубы пара, пока мы подобьем шпалы как следует, а потом медленно-медленно проходит мимо нас. Часто на Совгавань проходят воинские эшелоны, солдаты бросают нам куски хлеба и пачки махорки. Порядок строгий: никто не хватает, не дерется, а все собирается бригадиром и делится.
Вторая работа — зачистка скальных откосов. Если путь проходил по склону сопки, состоящей из цельной скалы, то дорогу для пути пробивали взрывным способом, укладывали рельсы, а скальные откосы оставались не до конца отделанными, по ним обсыпался щебень, а иногда скатывались и крупные камни, перепрыгивая через рельсы. Не знаю, были ли случаи ударов такими камнями по вагонам. Много таких откосов было прямо по берегу реки Хунгари, и часто мы сбрасывали добытый щебень прямо в реку.
Вот мы и доделывали нужную работу. Если скальный откос не был особенно крутым, а бывало, что этот откос был близок к вертикальному, то мы взбирались по нему снизу на самый верх и кирками обрабатывали его, обрушивая вниз разрыхленные взрывом массы грунта. Иногда одним ударом кирки обрушивался вниз объем до одного кубометра, в котором могли быть и крупные камни. Конечно, если рассуждать по-человечески, то карабкаться снизу было очень опасным занятием. В нашей бригаде происходило пару раз, что карабкающийся человек сбивался с ног массой грунта, но тяжелых травм не было, а о легких никто не думал. Начинать же работу сверху не разрешал конвой, которому как раз было удобно располагаться на самом верху откоса за его пределами и именно там расставлять свои колья с фанеркой «Запретная зона».
Закончив работу по откосу, мы все спускались вниз и начинали уборку осыпавшегося щебня через рельсы носилками или тачками.
Я много чему научился в лагере, но каталем так и не стал, хотя и пробовал много раз: мне никак не удавалось удерживать равновесие с груженой тачкой на катальной доске шириной в 20 сантиметров, и тачка моя в обязательном порядке сваливалась набок, а рассыпавшийся щебень потом приходилось подбирать, что не нравилось ни мне, ни бригадиру.
Если скальный откос был крутым или вертикальным, описанную работу выполняли верхолазы, на веревках спускаясь сверху. Все они были бесконвойными, и конвой о них не беспокоился.
Уборку же щебня внизу делали опять же мы.
Работать лопатой с крупным щебнем, в котором могли попадаться и различной величины камни, было очень трудно. К концу работы уже и рук не чувствуешь. Специально ли самую тяжелую работу возлагали на новичков-карантинников, я не знаю, но было на это похоже: работа наша была истинно каторжной, и мы с нетерпением ждали окончания нашего карантина.