Постановщику Рою Бэйкеру не удалось преодолеть скованность исполнительницы главной роли. Она казалась парализованной. «Мне до того страшно, — говорила Мэрилин, — что кажется, будто у меня обе ноги левые». Этот кошмар, казалось ей, каким-то таинственным образом связан с ее жизнью. Похоже, она только и ждала, когда ее присутствие станет ненужным и она сможет покинуть съемочную площадку, как покинула бы и саму жизнь. И если прежде она бесила Фрица Ланга своими требованиями, как капризный ребенок, «еще хоть одну фразу, пожалуйста...», то теперь она не могла справиться с диалогом. Она с удовольствием согласилась бы остаться вовсе бессловесной.
10 марта 1952 года, когда фильм заканчивался и Мэрилин уже написала прощальные письма Наташе Лайтес и Артуру Миллеру, окончательно решив, что не вынесет провала фильма, не удавшегося из-за ее болезненной робости, ее вызвали в дирекцию «Фокс».
— Вы знаете, что загубили этот фильм, — сказали ей, не успела она переступить порог дирекции.
— Да, — призналась она, — я в этом фильме ничего не стою, и все-таки это моя первая роль героини.
— Нет, здесь вы получились чуть лучше, чем прежде. Зато на некоем календаре...
Тут она, побледнев, опустилась в кресло. Она не чувствовала себя вправе жить. Она похитила имя у одного из президентов Соединенных Штатов. Студийный швейцар не поздоровался с нею. Поставив у ног большую сумку, где лежали ее косметические принадлежности и пеньюар, она слушала приговор, произносимый сидевшим напротив мужчиной.
— Сейчас, — говорил он, — вас можно увидеть совершенно обнаженной в любом гараже. Одна журналистка предупредила нас о скандале. Вас опознали. Ее собеседник швырнул на письменный стол календарь. Он был в ходу с первого января 1952 года.
Ее тело принесло пятьдесят долларов Мэрилин и миллион долларов тому, кто издал календарь. Джерри Уолда, готовившего к прокату фильм Фрица Ланга с участием Мэрилин Монро, стали шантажировать. Однако Норман Красна, один из продюсеров фильма, заявил: «Вы считаете, что этот календарь нас разорит? Я думаю, совсем наоборот. Этот скандальный календарь сделает из мисс Монро кинозвезду! Пусть себе его распродают, и не отрицайте, что она позировала для него, а трубите об этом на всех перекрестках! Этот календарь сработает на нас»
Перри Либеру, руководившему рекламой «РКО», было поручено распространить новость: актриса на роль героини картины Фрица Ланга несколько лет назад позировала обнаженной, «чтобы уплатить за квартиру».
Так через посредство «Юнайтед пресс» 13 марта 1952 года Америка узнала хорошую новость: Мэрилин только что родилась для славы — обнаженная, наивная, как дитя, которое позирует, чтобы порадовать родителей.
* * *
Под изображением Мэрилин на календаре стояла подпись «Золотая мечта». Теперь ей постоянно звонили, она получала тысячу брачных предложений в неделю, а от предлагавших свои услуги незнакомых «отцов» и «матерей» не было отбоя. То были мошенники, искавшие, где бы поживиться. Но Мэрилин с неотступно следовавшей за ней Наташей Лайтес, теперь уже гордившейся своим покровительством кинозвезде, торопилась на эти бессмысленные свидания в надежде найти среди проходимцев своих настоящих родителей. Так вот что такое успех: чек на крупную сумму, с которым не знаешь, что делать — есть и пить тебе больше не хочется, и преследования толпы безумцев. «Отцы» и «матери» объявлялись во всех концах Америки в таком количестве, что этими косноязычными и наглыми самозванцами можно было заселить несколько небоскребов. Кто был очередным отцом? Выходец из Северной Европы, немец, итальянец или задрапировавшийся в конституцию американец? Работал ли он в закусочной, гараже или в вертепе стриптиза под названием «Поднять паруса», должно быть из уважения к предкам-пионерам!
В ту весну 1952 года все слои общества кишели мнимыми родителями Мэрилин Монро.
Психиатрические больницы Лос-Анджелеса были переполнены душевнобольными, выдававшими себя не за Наполеона, Линкольна или Аль Капоне, а за матерей, отцов, братьев и сестер популярных кинозвезд. Этой весной у сироты Нормы Джин Бейкер, известной под именем Мэрилин Монро, были на этих крошечных территориях за глухими заборами сотни «матерей» и «отцов», «братьев» и «сестер», которые настойчиво звали ее, громко крича и испуская страшные стоны.
* * *
Мэрилин переехала, по-прежнему одна, со своими книгами и килограммами косметики, в новый дом на Беверли Хиллз — холмы славы, где жили только кинозвезды и где свежий ветер смягчал тлетворную тропическую жару и разгонял фабричные газы, которыми дышали люди во всех других районах Лос-Анджелеса; он находился на Догени драйв.
Мэрилин познакомилась с Дэвидом Маршем, агентом по продаже недвижимости, который преследовал ее, предлагая квартиры. Теперь она стала непоседой и была готова переезжать каждую неделю. Так ей казалось, что она постоянно на людях и вовсе не одинока. Но внутренний мрак переселялся вместе с нею, преследовал ее повсюду.
И вот она переехала в апартаменты отеля «Бел Эйр», окна ее комнаты выходили в сад, устроенный террасой. «Фокс» пригласила ее сниматься в фильме «Дорогая, я чувствую себя помолодевшим», но во время съемок первого эпизода у нее поднялась температура и ее отвезли в карете скорой помощи в клинику «Ливанские кедры». Думали, что это аппендицит или кишечное заболевание, но она жаловалась на столько недомоганий, что поставить точный диагноз было невозможно.
На самом же деле она страдала от бесцельности существования. Она чувствовала себя одинокой и беспомощной. Случалось, она приглашала агента по недвижимости поужинать с нею, «чтобы узнать, не может ли он предложить ей другую квартиру». Ни с кем больше она не зналась.
Однажды Марш решил представить ей одного из своих друзей, жаждавшего познакомиться с нею. Это был Джо Ди Маджио, бейсболист, человек столь же известный, как и президент Соединенных Штатов. Она согласилась — не потому, что представляла, о ком идет речь, или интересовалась бейсболом, а просто чтобы доставить удовольствие своему агенту.
Джо Ди Маджио пришел в итальянский ресторан «Вилла нова» на Сансет-Стрип первым. Он был в прекрасном настроении. Его покорила фотография Мэрилин в кофточке из джерси и каскетке бейсболиста. Приоткрыв рот, она размахивала битой так, словно отбивала не мяч, а бросала в толпу свое сердце.
Мэрилин не любила посещать рестораны. Она питалась тертой морковью, сырыми яйцами и кипяченым молоком. Джо Ди Маджио заказал вина. Он чувствовал, что его сердцу так же тесно в груди, как ногам в обуви сорок седьмого размера. Он то и дело поглядывал на автостоянку — не удрать ли? С потолка свисали бутылки кьянти. Тут были интимные уголки, неизвестно откуда доносились таинственные звуки музыки.
Наконец пришел агент по недвижимому имуществу с какой-то неизвестной актрисой. Ди Маджио, разгоряченный охлажденным вермутом, встретил их радостной улыбкой. Поняв, что ошибся, и прождав больше часа, он, вытягивая длинные ноги, трагически заявил: «Монро не придет...» «Не беспокойся, — сказал Марш, — она наряжается». Ди Маджио изобразил улыбку и принялся трясти бокал, словно стаканчик с игральными костями.
В конце концов, с опозданием на два часа явилась Мэрилин. На ней был голубой костюм и белая шелковая блузка. Она уселась с таким видом, как будто страшно утомлена, потом одарила всех вокруг детской улыбкой и глубоко вздохнула.
— Я очень счастлив, что вы сегодня с нами, — встав, заявил Ди Маджио церемонным и одновременно подавленным голосом.
Потом он оробел и замолчал. Весь вечер он таращил глаза на Мэрилин и молча качал головой. Он орудовал вилкой и ножом с предосторожностями хирурга. Когда подносили очередное блюдо, он рассыпался в благодарностях. Смущенная такой робостью, Мэрилин не отрывала глаз от галстука Ди Маджио. Она искала тему для разговора, считая и пересчитывая на нем белые горошинки в надежде досчитаться до волшебного числа.