За несколько дней до премьеры Ди Маджио улетел в Нью-Йорк, что было для него единственной возможностью выразить свое недовольство. Мэрилин так и не вышла за него замуж. И у него не было никакого основания находиться рядом с ней в этот знаменательный день. Он улетел, чтобы не чувствовать себя оскорбленным. Он больше не мог видеть рук, тянувшихся к Мэрилин. Он отказывался слушать обращенные к ней крики экстаза.
Утром в среду, четвертого ноября 1953 года, Мэрилин Монро в бежевой кофточке и гавайских брючках едет в открытом кадиллаке по бульвару Пико, который тянется на три километра. Чтобы прогнать усталость, она долго лежала в ванне, приняла несколько таблеток. Но и после этого ощущала какое-то мучительное безразличие. Отдел писем студии «Фокс» получает на ее имя пятьсот писем в день. Она живет в сердцах миллионов мужчин и женщин. В ее сердце — пустота, она чувствует себя опустошенной, и какой-нибудь мышонок или утенок из мультипликаций Уолта Диснея кажется ей более одушевленным, более живым, чем она. Она — силуэт, сбежавший из рисованного фильма.
Она стала предметом мечты. Один напрашивается к ней в садовники, выращивать в ее саду сорт роз, еще никому не известный. Другой хочет подарить прирученную голубку с ее именем. Третий в обмен на встречу предлагает кинотеатр, который будет называться «Мэрилин Монро». В общем, она стала плюшевым мишкой, игрушкой для всех этих мужчин.
В то утро Голливуд выглядел мрачно. Она очень быстро проезжает деревянные особняки, принадлежавшие в 1900 году лос-анджелесской аристократии, а теперь похожие на пустые, разоренные гнезда. Мэрилин ставит свою машину перед павильоном кинозвезд «Фокс». Ей выделена артистическая уборная, до этого принадлежавшая Бетти Грейбл, прежней звезде «Фокс». Бетти Грейбл, тоже занятая в демонстрируемом сегодня фильме, даже не приедет на премьеру — так решили директора студии. Не стоит омрачать праздник.
Проходя в свою уборную, Мэрилин едва отвечает на заискивающие приветствия персонала студии. Она мучается со своими туфлями, платьем — как с жизнью. Она не знает, как ей со всем этим справиться. Мисс Расмуссен — парикмахер и Снайдер — гример ожидают ее. Она отбрасывает чувство подавленности и скуки и принимает надменный вид, как положено актрисе, имя которой написано крупными буквами через всю афишу.
Час дня. Одной из лос-анджелесских журналисток благосклонно разрешили присутствовать при церемонии подготовки кинозвезды к вечернему апофеозу. Парикмахер спрашивает Мэрилин, какой цвет придать волосам? Платиновый — в этот момент она думает о металле и о женственности, чистоте, хрупкости. Того же цвета она хочет ногти, и вот уже маникюрша хлопочет со своими кисточками и лаками.
Журналистка болтает о всяких пустяках. Она спрашивает Мэрилин, с кем из знаменитостей та знакома. Мэрилин спешит замаскировать свое одиночество. Без запинки отвечает, что дружит с Марлей Дитрих. Она уже как-то заявила то же самое корреспонденту «Тайм». Но это вопиющая ложь. Она видела Марлей только дважды, и оба раза они просто-напросто поздоровались. Кинозвезда сохранила манию, сомнения, фантазию никому не известной девочки, которая воображала себя знаменитой. «Смотри, Норма, твои маленькие ступни уже оттиснуты в Китайском театре». Она придумывала себе родителей. Придумывает великую любовь. Мечтает умереть в собственном углу. Она наивная чувственная девственница, продаваемая под целлофаном. Благодаря ей успешно проходят благотворительные вечера, избирательные кампании, а косметические кремы, бюстгальтеры, духи, холодильники, имеющие на марке ее имя, распродаются моментально. Она — «этикетка мечты», гарантирующая продажу всего что угодно.
В комнату едва слышно стучатся рассыльные. Они вносят изящные белые коробки. В одной из них туфли, во второй — платье, в третьей — белые перчатки.
Появляются две костюмерши, потом посыльный под охраной двух вооруженных стражей. Он принес футляр с бриллиантовыми серьгами — они принадлежат студии и служат украшением очередного модного идола.
Мэрилин в полусонном состоянии мигает глазами. Снотворные таблетки почти не помогают Мэрилин, она засыпает поздно ночью, но из-за них она живет как бы в тумане, словно взбирается на облака. Меха, в которые она должна закутаться в этот вечер, ждут в кресле. Из них лично ей принадлежат только муфточка из песца да горжетка.
Появляется Рой Крафт из пресс-центра «Фокс» и с важным видом объявляет, что сегодня город Монро в штате Нью-Йорк один день будет называться Мэрилин Монро.
— Ну а завтра утром я снова стану смертной, не так ли? — спрашивает Мэрилин.
* * *
Поступают телеграммы. Она их медленно распечатывает и роняет. Слава — лепестки увядшего цветка. Проявления дружбы подозрительны. Они всегда обращены к королям и королевам дня. Они одурманивают, как наркотик. Они лишены искренности, поэзии. Все объяснения в дружбе и любви фальшивы, в них подспудно затрагивается будущее «заинтересованных лип». Потом — телефонные звонки. Все желают победительнице счастья. Гример Снайдер, вертясь вокруг актрисы, невольно топчет телеграммы. Он не перестает улыбаться, как будто очаровательная Мэрилин — творение его кисточки. Его самодовольная улыбка отражает вполне определенный смысл: он радуется, как творец, швыряющий на землю безделушку из плоти и крови.
— Скажите, Снайдер, я только для забавы?
— Простите, мисс?
Он трясет огромной розовой пуховкой, рассыпая по плечам Мэрилин душистое облако пудры. Потом красит губы молодой женщины специальной помадой. Костюмерши с раболепной улыбкой разворачивают белое кружевное платье с серебряными блестками. Оно окаймлено светлым крепдешином.
Мэрилин с трудом поднимает свою неузнаваемую голову. Ей тяжело стоять на ногах. Из-под позолоченного пояса спускается нелепый шлейф белого бархата — пуповина, связывающая ее с голливудским, американским раем. Она натянула за локти длинные перчатки. Перекинула шлейф на левую руку. Шесть часов она просидела неподвижно, пока ей придавали парадный вид.
После этого Мэрилин, потащив за собой и журналистку, направилась к Нанелли Джонсону, сценаристу фильма. Журналистка не переставала докучать ей своими высокопарными, стандартными вопросами. Счастлива ли она? Думала ли она о каком-либо мужчине больше, чем о всех остальных? Мечтала ли о таком вечере, который ей предстоит? Чувствует ли она, наконец, что все ее желания исполнились, или у нее еще остался какой-то осадок от прошлых лет сиротства? «Но ведь я только для забавы, — спокойно говорит она и вполголоса добавляет: — Я нужна, чтобы возбуждать миллионы американских мужей».
Перед кинотеатром «Уилшир» движение транспорта приостановлено. Для проезда нужен специальный пропуск. Вокруг запретной зоны выстроен мощный полицейский кордон. Прожекторы, установленные на грузовиках, непрерывно вращаются. Они образуют в небе пучки лучей, как при воздушной тревоге в ожидании налета вражеских самолетов. Для встречи с сексуальным символом Америки пришлось создать обстановку военных лет.
А чтобы, к общему удовольствию, усилить еще больше это сходство, трибуны, построенные вокруг кинотеатра «Уилшир», заполнены толпами зрителей, крикливых и сосредоточенных, апатичных и жаждущих сенсаций. Полицейские кордоны отгораживают эти трибуны, предназначенные для любопытных, от кинотеатра и ведущей к нему аллеи. После объяснения о приближении черного кадиллака с драгоценной платиновой блондинкой слышатся возгласы экстаза, исступленные крики. Тысячи разинутых ртов скандируют имя Мэрилин. Мэрилин осторожно покидает кадиллак. Она близка к обмороку. Она движется, словно привидение, поддерживаемая с обеих сторон. Великие боссы, окружающие актрису, улыбаются за нее во весь рот — они лишены каких-либо комплексов.
От всего этого у нее появляется горький привкус во рту, какая-то пустота в голове. Ей кажется, что она достигла славы незаконным путем. Ведь она только демонстрировала свое тело — и ничего более. Она только выставляла себя напоказ тем, кто покупал билет в кино. У нее нет абсолютно никакого права называться актрисой! И боссы «Фокс» вдруг показались ей барменами, с притворным великодушием горячо рекомендующими клиентам девушку, которая может их развлечь.