В своем номере «Уолдорфа» Мэрилин занималась лишь одним — на этом Грину настаивать не приходилось, — она наводила красоту, подправляла волосы, наклеивала ресницы, докрывала лаком ногти. Она принимала только парикмахера, массажистку, педикюршу, маникюршу. Им она доверяла свое тело и лицо.
Весной 1955 года Грин преподнес ей новые туалеты. «Фокс» ежегодно терпела убыток в миллион долларов из-за того, что Мэрилин не желала сниматься. За три года убыток должен был составить три миллиона долларов, тогда как Грин за это время потерял бы только жалованье за три года, то есть сто пятьдесят тысяч долларов. Даже если бы «Фокс» упорствовала все три года, Грин понес бы минимальный ущерб. Зато по истечении трех лет он получил бы за утраченные сто пятьдесят тысяч долларов Мэрилин Монро, в новой славе, и она наверняка бы принесла ему более миллиона долларов в год. Грин заранее потирал руки и трубкой выстукивал на всех столах ритм победного марша.
Несмотря на всю роскошь «Уолдорфа», Мэрилин вновь, как и в начале своей карьеры, впала в расслабленное состояние ожидания. Ее снедала скука. Она опять осталась без занятий и без друзей. Казалось, она снова ждала, чтобы ей выпала удача, но со студий ей уже не звонили. На нее не было даже спроса как на фотомодель для фривольных фотографий. Прежде она выполняла и такую работу, чтобы заработать на жизнь, и это вынуждало ее хоть немного действовать. Теперь у нее не осталось даже мечты, надежды познать вкус славы. Она снова стала заикаться. Ее, безраздельно владевшую зрителями, ежедневно заполнявшими все кинотеатры Америки, вновь охватила маниакальная мысль найти «свою специальность».
* * *
Как-то на ужине, где она присутствовала, как всегда под опекой Милтона Грина, Мэрилин встретилась с Черил Кроуфорд, одной из основательниц Актерской студии. Актеры, прошедшие эту школу, играли как во сне. Они всячески старались казаться на сцене немыми, не владеющими своим дыханием и глупыми. Зато в свободное время они страдали недержанием речи, как под действием особого наркотика.
Они считали себя уже не служителями, а солдатами Искусства. Эта концепция импонировала Мэрилин, в ней, казалось, был какой-то элемент тайны. Мэрилин попросила представить ее Ли Страсбергу, разработавшему этот метод, сутью которого было умение актера впадать в детство.
Ли Страсберг жил по-буржуазному шикарно, в восьми комнатах, которые он загромоздил вещами, чтобы придать своему жилищу отпечаток интеллектуальности. Бархат, мебель, книги — все свидетельствовало о хорошего тона усталости и разочарованности. Школу Страсберга прошли Джеймс Дин, Марлон Брандо, Пол Ньюмэн, Монтгомери Клифт, Джули Харрис, Шелли Уинтерс. Он кичился их карьерой.
Это был хилый, небрежно одетый человек с пронырливыми черными глазами, смотревшими на вас так, словно они видели все ваши слабости. Вначале его физиономия отпугнула Мэрилин.
Страсберг заявил Мэрилин, что ему не нравятся ее фильмы. Он всегда прибегал к такому приему: чернил того, кто к нему являлся, чтобы потом вознести до небес и создать у человека такое чувство, будто он всем обязан ему, Страсбергу.
— Я просмотрел все фильмы с вашим участием, мисс Монро, мои друзья настаивали на том, чтобы я их посмотрел. Как правило, я не даю индивидуальных уроков. Но вам, возможно... Я попытаюсь разобраться в том, что в вас происходит. Мы будем искать, будем искать вместе. Быть может, нам повезет, и мы добьемся результата, потому что вам надо много, много учиться...
Он был еще навязчивее, еще непримиримее в мелочах, еще более властным, чем Наташа Лайтес. Впрочем, у него, как и у нее, был один и тот же комплекс: отвергаемые людьми из-за их внешности, недостатка теплоты и сердечности, они решили превратиться из обвиняемых в судей, пусть маленьких. И чтобы укрепиться в чувстве собственной значимости, им нужно было иметь под рукой кукол, живых марионеток, актеров — учеников и учениц.
Ли Страсберг похлопал Мэрилин по плечу с фамильярной серьезностью прелата.
— Значит, во второй половине дня по средам и пятницам, — сказал он.
Мэрилин сразу же пришла в восторг от терминологии Актерской студии: сосредоточенность, контакт, подгонка, оправданность, одиночество на людях... Чтобы научить своих последователей обращать на себя внимание, Ли Страсберг разработал несколько приемов. Например, вскакивать обеими ногами сразу на табуретку, распевая при этом во все горло. Еще он любил закричать, а его ученики должны были представить себе в связи с этим целую историю. Он дрессировал их, заставляя сжимать челюсти, вызывать судороги шеи, таращить глаза.
Когда Билли Уайлдер, самый глубокий, самый пылкий и обаятельный из современных режиссеров, узнал, что Мэрилин Монро попала в вертеп Ли Страсберга, он заявил: «Какой бред! У Страсберга обучение актерскому мастерству заключается в том, чтобы во что бы то ни стало изуродовать себя, несомненно по образу и подобию учителя, и тем самым актер перестал стыдиться за тех, кто его окружает. А главное правило этой школы, на мой взгляд, сводится к следующему: когда в комнате стоит с полдюжины стульев, надо садиться на пол».
Мэрилин сошла со своего трона мировой кинозвезды и уселась на пол...
* * *
Теперь она посещала галереи абстрактной живописи, выводила каракулями стихи о шоферах такси, присутствовала на сборищах у Страсберга, где шли нескончаемые споры о социальном и антисоциальном, деятельности и бездействии. Она неизменно носила черные бархатные брюки и белую кофточку. Она называла себя счастливой, потому что теперь ее мозг работал как маятник, а желудок сократился до размеров пудреницы. Она уже перестала быть обнаженной девушкой из календаря и даже международной кинозвездой, машиной, фабрикующей наслаждения для самого широкого зрителя и деньги для нескольких продюсеров. За какие-нибудь месяцы она осунулась и исхудала, и как от актрисы от нее остался только скелет. Она ожидала, что учитель оденет его плотью и вернет ей жизнь.
На одном из таких кликушеских сборищ у Страсберга Мэрилин стояла в стороне от всех окружающих в простом белом платье, прислонясь к стене, и тянула апельсиновый сок. О чем она размышляла — неизвестно. Похоже, ей удалось обособиться, не привлекать к себе взглядов, оставаться незамеченной. Среди этих людей, как правило безвестных, но с большим самомнением, она наконец стала никем. Она снова была одна.
Тут она увидела, что к ней приближается тот, о ком она уже перестала и думать, — Артур Миллер. Он был своим человеком у Страсбергов, поскольку дружил с Элиа Казаном, одним из адептов Актерской студии. Мэрилин стояла как пригвожденная к месту. Она так оторопела, что не знала, как вести себя с человеком, которому столько времени безответно (ведь в ту пору она была актрисой без имени), непрерывно звонила по телефону, чью вырезанную из какого-то журнала фотографию повесила у изголовья. Тогда Артур Миллер легко отделался от нее, вручив ей бесценный подарок — «рекомендательный список литературы».
Теперь драматург работал над пьесой «Вид с моста». Он забрел сюда, чтобы слегка рассеяться. Этот робкий, всегда избегающий компании человек, столь упорный в работе, при случае мог развлекать дам. Он попытался заставить Мэрилин стать разговорчивей. Но от нервного возбуждения усилия Мэрилин показаться Миллеру веселой выливались в застенчивое хихиканье.
В такие моменты он обретал — как и в тот вечер рядом с Мэрилин — смелость робких, настойчивость мужчины, который все равно вернется прямо к себе домой, который всегда упускает свою единственную в жизни, и еще десять, и тридцать женщин. Он оживленно болтал с Мэрилин, стоя возле стены, к которой она прислонилась, и его сверлила навязчивая, себялюбивая и мальчишеская мысль, что он мог бы увести ее за собой хоть сейчас. После стольких лет упорного молчания, после того, как он оттолкнул ее от себя, он может сейчас также без особых церемоний привлечь ее к себе, просто потому, что у него нашлось для этого время.
* * *
Две недели спустя после встречи у Страсбергов с Мэрилин, теперь уже не со «звездочкой», а звездой мировой известности, но все столь же неприметной и робкой, как безвестная дебютантка, Артур Миллер позвонил Пауле Страсберг, жене Ли, и спросил телефон Мэрилин, которого он не нашел в справочнике.