Паула Страсберг была безмерно счастлива сообщить ее номер Миллеру — интриги были ее стихией. Пока муж превращал актеров в медиумов, требуя, чтобы они все затаивали в себе, держали в уме, словно заговорщики, Паула, смешно вырядившись либо кумушкой-полячкой, либо лыжницей-финкой, разыгрывала из себя значительную и всем довольную персону, женщину, у которой есть время позаботиться о счастье и других людей.
Артур Миллер позвонил Мэрилин Монро, как будто он решился наконец, с опозданием в несколько лет, ответить на ее телефонные звонки. Он назначил ей встречу у Нормана Ростена, одного из своих приятелей журналистов. У Мэрилин все было «в порядке»: дважды разведена — 2 октября 1946 года с Джимом Доуэрти и год назад — с Ди Маджио. Последний, привыкнув, что Мэрилин по меньшей мере раз десять на дню захлопывает перед его носом дверь, а потом мирится, не переставал теперь докучать ей чуть ли не ежедневными звонками и мольбами о свидании. Он засыпал ее букетами. Он никак не мог примириться с разводом, после которого его жизнь стала легче... и скучнее. Он никак не мог осознать, что удар по столу деревянного молотка судьи положил конец комедии. Пусть Мэрилин его ни во что не ставила, целыми днями не обращалась к нему ни с единым словом — теперь ему недоставало этой пытки. И потом, она доставляла ему пьянящий, будоражащий запах славы. Ради такого допинга он был готов сносить выходки Мэрилин.
Теперь неотвязные звонки Миллера и Ди Маджио перемежались. Выплыл из забвения даже Джим Доуэрти. Его, полицейского агента в Ван Наисе, пригороде Лос-Анджелеса, женатого, отца троих дочерей, разыскал некий журналист. Джим сохранил о Мэрилин не весьма приятное «обонятельное» воспоминание: вечно у нее пригорала морковь.
Артур Миллер все еще был женат на Мэри Слаттери, подруге трудных лет, той, которая работала, чтобы дать ему возможность не поступать на службу, а терпеливо и с большим трудом написать первые стоящие пьесы «Смерть коммивояжера» и «Все мои сыновья».
1 июня 1955 года в нью-йоркском кинотеатре «Лью» состоялась премьера последнего фильма с участием Мэрилин Монро «Семь лет раздумий». Тщетно Ди Маджио просил разрешения быть на премьере возле нее. Он просто умирал от тоски! В честь своей бывшей жены он заказал ужин в ресторане Шора. А Артур Миллер ждал ее у Ростенов. Покончив с ужином Ди Маджио, она помчалась на свидание с Миллером.
У Ростенов Миллер и Мэрилин вели себя очень чопорно, они смущались. Здесь не было Ли Страсберга, который мог бы дирижировать этим балетом глухонемых.
Мэрилин многие годы испытывала такой духовный голод, что готова была часами оставаться рядом с писателем, слушать его речи. А он, польщенный, растроганный, осмелев от внимания и почтительности, проявляемых к нему сексуальным символом Америки, был неистощимо красноречив.
Она хотела все понять. У нее было ощущение, что в жизни возможно лишь одно или другое — либо ясность ума, либо смерть. И вот она хотела получить у Миллера ключ к тому, что происходит в душах людей, чтобы рассеять мрак в своей собственной душе.
Для Артура Миллера Мэрилин Монро была теперь девой красоты, которую вся Америка мечтала заключить в свои объятия. Он видел в ней только то, что бросалось в глаза. Благоговейное внимание, которое ему оказывала Мэрилин, он толковал как женское обожание. Наконец-то, хоть раз в жизни, он может быть уверен — увы, каждому прославленному интеллектуалу нужна такая вера, — что и он также может быть Дон-Жуаном, способным покорять женщин не умом, а своей внешностью.
Жена, дочь шестнадцати лет и двенадцатилетний сын не были ему ни помехой, ни радостью, помехи и радости он знал только перед листом бумаги, который ему предстояло исписать. Скаковая лошадь тоже не видит ничего, кроме скаковой дорожки. Мэри Слаттери предложила Миллеру свое сердце, тело и жалованье, чтобы он мог, ни о чем не беспокоясь, писать, как валит деревья одержимый дровосек, — по пьесе каждые три недели. Миллер согласился с присутствием этой женщины. Мэри Слаттери — это означало столько-то долларов, которые в свою очередь означают столько-то написанных страниц.
Семья Миллера не приняла великодушную Мэри, потому что Мэри была католичкой. Сам Миллер в Бога не верил, но он разлюбил Мэри, если вообще когда-либо любил ее, поскольку в его глазах она была виновата перед ним. Во-первых, она, будучи католичкой, разобщила его с матерью, фанатически верующей еврейкой, во-вторых, она его кормила, содержала его, опекала, оскорбив тем самым его мужское достоинство. Он был вроде как домашняя хозяйка, в то время как она, женщина, уходила на работу, обеспечивая ему материальные условия для творчества.
С Мэрилин Монро он вновь обретал свое мужское достоинство. Более того, он брал реванш за то прошлое, когда он был одинок, много трудился и спасался бегством от женщин, чтобы они не помешали ему вознестись, и не тянули его на грешную землю.
Америка наградила его премией критиков, премией Пулитцера; заполучив Мэрилин Монро, он как бы получал Нобелевскую премию особого рода, выплачиваемую женским телом. Ему как мужчине будут завидовать во всей Америке, во всем мире!
* * *
Лето 1955 года. Артур Миллер все еще не решался порвать с Мэри. Он хотел бы соединиться с Мэрилин, не потратив ни цента, так как финансовое положение актрисы вызывало у него сомнения. Его, кто еще не оплатил ни одного ресторанного счета, всегда экономил и как из бережливости, так и из заботы о здоровье собственноручно мастерил себе стулья, стол, чинил крышу, копал грядки, ухаживал за садом и ремонтировал водопровод, страшила мысль о том, чтобы снять квартиру «в соответствии с положением в обществе». Поэтому он счел более целесообразным встречаться с Мэрилин в уик-энды у Гринов в Уэстоне, штате Коннектикут, где неподалеку находился и его загородный дом в Роксбюри.
Грин был в восторге от внимания Артура Миллера к Мэрилин, курил ему фимиам и охотно потакал их встречам. Они были дополнительным рекламным козырем в затеянной им махинации. Он с напряжением и радостью предвкушал капитуляцию «Фокс», которая сделает ему выгодное предложение, чтобы выкупить Мэрилин и вернуть свою блудную дочь. Из дома Милтона Грина в Коннектикуте, где его принимали как знатного вельможу, Миллер перебирался с той же сладостной беззаботностью и с той же экономией средств в дом Ростенов в Порт Джефферсон на Лонг-Айленде. Он завершал маршрут в шале Страсбергов на Фью-Айленде, где его всегда принимали как принца. Всем доставляла удовольствие атмосфера таинственности, которой Миллер окутывал свою связь с Мэрилин.
Мэрилин очень нравились эти переезды, перешептывания, заговорщические tete-a-tete, безмолвные объятия, льстившие ее ребяческому, романтическому уму, доносившие до нее дуновение неизвестности, весточку с земли, где она сможет начать новую жизнь, в которой познает себя до конца.
В этой атмосфере внутреннего праздника Артур Миллер ждал осени, когда начинались репетиции его пьесы «Вид с моста». Мэрилин давно уже жила не в «Уолдорфе», а на Саттон плейс, 2, так как Грин счел благоразумным прекратить свою дорогостоящую «операцию роскошь», проводимую с целью добиться капитуляции Занука. Миллер никогда не появлялся с Мэрилин в обществе. Актер Эли Уоллах, его преданный друг, с его лицом-маской, которой вдруг вздумалось гримасничать, и неиссякаемым запасом непристойных слов, служил им надежной ширмой. Он и его жена ехали с Мэрилин туда, где у нее была встреча с Миллером, а потом провожали ее домой. При этом Уоллах получал полное удовлетворение: он оказывал услугу своему закадычному другу Миллеру и дурачил репортеров скандальной хроники. Наконец-то о нем заговорили — такая честь ему еще не выпадала, так как актер он был истеричный и однообразный. При своих внешних данных он подходил только на амплуа элодея. В конце концов он так вжился в эту роль, что играл ее не только на экране, но и в жизни, потому что, становясь самим собой, оказывался пустым и бессодержательным.