Студенческие годы бывшего рабочего Артура Миллера затянулись, в кризисные 30-е годы жизнь была смехотворно дешевой — на один доллар в день можно было позволить себе спокойно предаваться сочинительству. Ни незаметному рабочему, ни студенту-затворнику и не снился такой загул, воспоминание о котором сохранится дольше двух понедельников, — Мэрилин Монро!
* * *
20 июня 1956 года газета «Нью-Йорк пост» объявила о браке Мэрилин Монро и Артура Миллера в ближайшее время, во всяком случае до 16 июля, когда кинозвезде предстояла поездка в Англию для съемок фильма «Принц и хористка» с участием Лоуренса Оливье.
Саттон плейс вдруг наводнила толпа падких до сенсации репортеров. Начались высокопарные разговоры о союзе Тела и Духа. Это красивая сказка. Ее многократно пишут вечными перьями, приукрашивают виньетками. Три бурных дня Артур Миллер, довольный сверх меры, ублажая фоторепортеров, уже сотни раз обнимал Мэрилин за талию.
И вот в субботу, последовавшую за объявлением о браке, Миллер погрузил в машину плачущую от радости мать, сына, дочь и Мэрилин. Они переезжали в его дом в Роксбюри, в двухстах километрах от Нью-Йорка. Он стоял среди лесов, приобретаемых им по мере того, как его пьесы имели успех. Теперь он владел ста шестьюдесятью гектарами лесов. Тут был питомник кленов, огород, вязы и дикие яблони. Репортеры прибыли в Роксбюри раньше семейства Миллеров. Они разгуливали по лужайке, бросали камешки в озеро, где плавали форели.
Выйдя к своре репортеров, Миллер важно объявил, что готов принять всех представителей прессы у себя в следующую пятницу, и тогда Мэрилин и он ответят на их вопросы.
В пятницу 29 июня 1956 года к дому Миллера началось непристойное паломничество репортеров и любопытных, стекавшихся в машинах по всем дорогам, ведущим в Роксбюри- Это неприглядный городок, окруженный деревьями и запущенными газонами. Обычно в его отеле и ресторане клиентов почти не бывает. Теперь же тут было полно народу. Но после страшной скученности Нью-Йорка некоторым писателям и художникам виделись в Роксбюри просторы Дикого Запада, американские масштабы. Луга тут заросли высокой злой крапивой. Каждый дом образовал вселенную одиночества — они располагались в нескольких километрах один от другого.
Свыше двух тысяч человек ждали на солнцепеке появления Мэрилин. Любопытные из окрестных мест шли смотреть в основном на «девушку с календаря». В крапивных зарослях жужжали телекамеры.
Репортеры осаждали родителей Артура. До истерии взвинченный интерес к каждому событию составляет часть американского образа жизни. Родители Миллера дрожали от радости. Чтобы описать такое событие, весь мир направил сюда своих корреспондентов. Миллеру вся эта шумиха помогла поверить в себя. Он всегда был таким. Мэрилин всем своим видом говорила, что находится рядом с живой книгой. Она больше не держала рот полуоткрытым, словно ей не хватает воздуха, как делала до сих пор.
Вот появился Миллер и бегом направился к дому. Мэрилин бежала рядом. Фотографы устремились было к ним, но Миллер объявил, что спешит звонить в ближайшую больницу, так как произошла авария — разбилась молодая женщина, корреспондент «Пари матч», которая обгоняла машины на шоссе, торопясь приехать первой. К дому Миллера гости шли, как будто это была похоронная процессия.
Фоторепортеры устанавливали во дворе свои камеры на треноги. Теннисную сетку опустили, давая проход захватчикам. Наконец из дома вышли мать и отец Артура — она с напудренным лицом, он с каскеткой в руке. За ними шли Миллер и Мэрилин. Началась давка. Милтон Грин, без которого не обошлось и тут, взобравшись на судейскую вышку, громко распоряжался:
— Представляю двадцать минут кинохронике, двадцать минут фотографам и полчаса представителям печати.
Он казался счастливее всех присутствующих. На Мэрилин была золотистая блузка. Миллер на сей раз сменил комбинезон садовника, в котором он обычно ходил в Роксбюри, на костюм банковского служащего.
На его губах застыл окурок — постыдный след вольного прошлого, последний остаток безмятежной жизни драматурга, который отдавался только своим персонажам.
* * *
Свадебное путешествие Мэрилин совпало с деловым, поскольку она уезжала в Лондон для съемок фильма. 14 июля 1956 года на аэродроме в Лондоне ее встретила толпа. Мэрилин хорошо знали в Англии и по фильмам, и по открытке, которую можно было приобрести в табачных киосках или у торговцев сувенирами. Обнаженная Мэрилин, такая, с какой познакомил всех непристойный календарь, сбывалась оптом и в розницу также на стаканах подносах, галстуках и шарфах. Фоторепортеров просто затеснили — одну камеру превратили в лепешку; Лоуренс Оливье, который и при обычных обстоятельствах не жаловал журналистов, был шокирован наглостью толпы, желавшей прикоснуться к мадонне съемочных площадок и галстуков с легкомысленным рисунком.
Миллер улыбался, как отец, чью дочь, отличившуюся на экзамене, встречают приветственными возгласами. Вивьен Ли была задета таким неистовством, с каким никогда не встречали ни одну актрису. Мэрилин не переставала улыбаться, она словно кормила своих поклонников из клюва. Затем черные лимузины увезли Миллеров и Оливье в сопровождении кортежа из пятидесяти машин, так что было невозможно распознать, какие везли представителей прессы, а какие любопытных, которые никак не унимались.
Миллеры сняли у лорда Мура просторный дом в георгианском стиле — не коттедж, а дворец. Мэрилин вошла туда совершенно непринужденно, как, бывало, шла к телефонной кабине у Шваба. Миллер сначала попятился, потом улыбнулся. В общем это был для нее царский отдых после очень многих лет воздержания и прилежного труда. Пришлось согласиться на пресс-конференцию, столь же неизбежную, как прописанный врачом укол для больного.
Мэрилин заявила репортерам, что любит природу, не носит пояса с резинками для чулок и хочет учиться ездить на велосипеде. Миллер сказал, что не может говорить о своей работе, пока она не завершена. Еще он сказал, что переработает «Вид с моста» — пьесу, плохо принятую в Нью-Йорке.
Мэрилин принялась раскладывать содержимое своих двадцати шести чемоданов и складных чехлов, тогда как Миллер приехал с одним чемоданчиком. Он с добродушным удивлением уплатил в Нью-Йорке тысячу пятьсот долларов за излишний вес багажа — пустяк, с которым можно примириться, поскольку ведь медовый месяц. Перед вылетом из Нью-Йорка Миллер заявил своему литературному агенту, что надеется в Лондоне обрести работоспособность. С тех пор как было объявлено о их женитьбе, его не покидало такое впечатление, что он живет в стеклянном шаре. Мэрилин стала для него одновременно письменным столом, работой и отдохновением. Он устал и был разочарован тем, что плыл в фарватере популярности, которая не имела к нему никакого отношения. Кроме того, тут был Милтон Грин, который только и знал, что превозносил Мэрилин и «самую волнующую пару века». Он не собирался выпускать Артура Миллера из этого стеклянного шара. Он суетился так, потому что эта пара фигурировала на вывеске его компании «Монро продакшнз». Фильм, который готовился к съемке, был уже его делом, а не делом «Фокс». Ему нужна была реклама, все больше и больше рекламы, реклама в любой час дня и ночи.
Он лез из кожи вон, чтобы Мэрилин бывала повсюду: на матче крикета, организованном благотворительным обществом, на встрече черных курток в пригороде, пользующемся дурной репутацией, на коктейле шотландской трикотажной фирмы, чьи изделия станет демонстрировать Мэрилин. Надо, чтобы она живее двигалась, появлялась на людях. Наконец, он организовал пресс-конференцию в бальном зале отеля «Савой».
Мэрилин приходилось отвечать на те же самые вопросы, которые ей уже задавали в Нью-Йорке, но теперь, похоже, это превратилось в нелепый ритуал. Она отвечала, что мечтает сыграть леди Макбет, обожает Бетховена и душится на ночь уже не «Шанелью № 5», а «Уодли». Она надела зауженное до предела бархатное платье, и ее наивные возгласы, ужимки, претензии на интеллектуальность вызывали у людей со вкусом раздражение.