Миллер ходил в старых шортах цвета хаки и рубашке навыпуск. Чтобы на него снизошло вдохновение, ему требовались скромное жилье и рабочая одежда.
В конечном счете он и был рабочим на стройке, которая никогда не прекращалась. Даже тогда, когда казалось, что ничего не происходит, писатель отдыхает, дремлет или гуляет, в нем под неподвижной корой бурлила лава.
Однако теперь в этой тайной алхимии что-то нарушилось. В художнике все кипело, а извержения так и не наступало- Внешний мир действовал на него мучительно и губительно. Эта Мэрилин, блондинка в черных очках, копавшаяся в садике и ходившая на базар, была плохо замаскированной знаменитостью. У Миллера появилось ощущение, что он работает не в уединении, где до него никому нет дела, а на открытой оперной сцене, оказавшейся на перекрестке большого города.
В своей поношенной спецовке он походил на рабочего, которому не хватает гвоздя, одного-единственного гвоздя, тогда как весь его мир шатается из-за отсутствия этой детали.
Вдохновение Миллера родилось в Гарлеме, где он появился на свет, и Бруклина, где он вырос. Экономический кризис, разоривший в 1929 году его отца — мелкого лавочника, вынудил юношу подрабатывать в каникулы, чтобы иметь деньги на книгу или билет в кино. Затем он был мойщиком посуды в ресторане, электриком, вел делопроизводство, прежде чем попытать силы в драматургии, где добился нескольких наград и достиг славы, хотя зарабатывал маловато.
Тогда он утверждал, что так даже лучше: он не утопал в деньгах, они его не сковывали. Теперь слава его возросла, и у него была куча денег, но он нуждался в том, чего не купишь, — во внутреннем покое, и нервничал, переходя от наигранного спокойствия к деланному безразличию.
Мэрилин слонялась вокруг него в черном платье с прозрачной нейлоновой вставкой от груди до линии талии — одна из «мизансцен», придуманных и рекомендованных Милтоном Грином. Казалось, Мэрилин была занята игрой с листами бумаги, лихорадочно измаранными ее мужем, — так ребенком она играла с пустыми бутылками на обочине дороги. Она предлагала их прохожим, и некоторые ужасались, наивно вообразив себе, что девочка сама и выпила вино. Она целовала Артура в лоб столь же уверенно, как, бывало, позировала для непристойных фотографий с овечкой на руках или прижавшись коленями к обломку разбитого бурей корабля. В сущности, она не жила, как новобрачная молодая женщина, а играла
роль, которую ей так мучительно хотелось получить.
И что же на самом деле произошло? Она получила то, к чему стремилась, — Миллера. А он по-прежнему носил очки, придавившие мягкий и безоружный вид этому тощему, длинному существу, нуждавшемуся в опеке.
Прежде Артур Миллер имел покой, какого не приобретешь с дверьми на запорах и полицейским патрулем перед домом. Тогда, покидая свою комнату, он мог за всем наблюдать, сам оставаясь при этом незаметным. Шумные школьники играли на улице в мяч. Останавливались женщины с детскими колясками. Семейные люди торопились в церковь за углом. Мистера Миллера, молодого человека со скуластым, но негрубым лицом, хриплым голосом и ледяной сдержанностью, считали хорошим соседом. Знали, что он пишет пьесы — занятие уважаемое и признанное в той же мере, что и занятия других соседей — служащих, механиков, коммивояжеров, чиновников. Мистер Миллер вызывал не больше почтения и возбуждал не больше любопытства, чем любой другой ремесленник.
Теперь все переменилось... Что толку запереться в скромном с виду доме, пытаться провести людей и заниматься самыми обыкновенными делами, например, копаться в саду, ходить на базар или играть в мяч с соседним малышом... Теперь в Амагансетте для туристов, прохожих, любопытных, жителей округи, для тех, кто рвался сюда из Нью-Йорка, для всей Америки, этого чудовищного, фантастического сборища зрителей и соглядатаев, мистер Миллер стал просто счастливым избранником и легендарным удачником, короче, мужчиной, услаждавшимся с Мэрилин Монро... И попробуй-ка вести себя, как обыкновенный муж своей жены, когда разыгравшееся воображение других рисует вас сексуальным обжорой. Когда люди при виде вас заговорщически улыбаются, игриво окликают, требуют автографов. Остается лишь отворачиваться от них, притворяться глухим и даже спасаться бегством...
* * *
Мэрилин сорит деньгами, стремясь превратить в угоду своему мужу их дом во дворец. Она выговаривает ему за измятые брюки. Она корит его за то, что он носится с будущим, как с дорогой вазой. Она не понимает, что дворец существует в нем давно, задолго до женитьбы на ней.
Прежде Миллер трудился в келье с голыми стенами, обстановку которой составляли узкая кровать, письменный стол и стул, приобретенные десять лет назад. У него был строгий режим дня — он работал с восьми утра до часа дня, с трех до шести и вечером, если хватало сил. Вмешательство Мэри Слаттери в его работу сводилось к исправлению орфографических ошибок, потому что в часы вдохновения он писал слова как Бог на душу положит.
Мэрилин рылась в его писанине не для того, чтобы привести рукопись в божеский вид, а требуя свою долю. Она желала для себя реплик, роль, драму. Миллер с раздражением исписывал сотни страниц, но они утратили былую силу. Он чувствовал себя бессильным унять свою жену. Он либо терпел ее, либо поворачивался к ней спиной. Мэрилин не была героиней его драм; скупость на чувства мешала Миллеру интересоваться ею, она не укладывалась в схему его творчества. В конце концов он холодно упрекнул ее в том, что вынужден посвящать ей сорок процентов своего времени. Этой математически выверенной цифрой он выдал себя с головой. Разрыдавшись, она сказала, что нашла на его письменном столе записку, где стояло: «Я всегда буду любить лишь одну женщину — свою дочь!» Этим он разоблачил себя окончательно. Он резко упрекнул ее в том, что она роется в его бумагах- Он не знал, как популярно объяснить Мэрилин, что после их женитьбы он был уже не Артуром Миллером, а мужчиной, которого Америка делегировала на банкет сладострастия. Но что это за сладострастие? Где его любимая, его куколка? Где сексуальный символ? Кто такая Мэрилин Монро?
Тоска Мэрилин заботила Миллера так же мало, как и мяуканье кошки. Он надеялся рассеять эту тоску увещеваниями или лаской — как успокаивают рассерженную кошку... Но сама тоска его не интересовала, он не мог ее излечить, и она заполняла Мэрилин до краев.
Мэрилин обманула человеческая теплота таких пьес Миллера, как «Все мои сыновья» и «Смерть коммивояжера». «В физике можно добиться при самых низких температурах таких же результатов, что и при самых высоких». И Стефан Цвейг, сделавший это замечание в своем исследовании тайны художественного творчества, добавляет: «Собственно говоря, абсолютно безразлично, создано ли совершенное произведение в пылу вдохновения или по хладном размышлении». Для читателя, конечно, безразлично; но женщина, живущая с этим писателем, обманута: страсть, обжигающая в произведении искусства, в его авторе отсутствует. Вопреки двум-трем созданным им шедеврам, этот человек далеко не воплощение пыла, света, великодушия... Для него человеческое существо — пусть то будет женщина, которая ждет, и взывает, и мечется, и грозится уничтожить себя, — прежде всего материал для творчества, как дерево, стекло или глина.
* * *
Артуру Миллеру удалось наконец избавиться от ненавистного Милтона Грина. Последний согласился уступить свои акции за восемьдесят пять тысяч долларов вместо тех пятисот тысяч, которые предлагались ему в Англии. Так компания «Монро продакшнз» приказала долго жить.
Когда Мэрилин сообщила о своей беременности, Миллер подумал, что это вторая хорошая повесть, второе препятствие, которое он преодолел на пути к обретению внутреннего покоя. Мэрилин беременна. Он выполнил свой долг. Она от него ничего больше не потребует. И пусть публика поищет себе другой предмет для развлечений, и пусть фотографы снимают ребенка Мэрилин, а он, Миллер, сможет «вернуться к своим баранам». Этот ребенок больше значил для него, чем для Мэрилин.